Для начала мы вам собираемся рассказать об одной забавной маленькой неудаче. Эта неудача заключалась именно в том, что группа отдыхающих получила моральное потрясение по случаю одного недоразумения. Вот как это случилось. Это быль. В первые еще годы революции, когда установилась жизнь и по Волге стали курсировать чудные пароходы с первоклассными каютами и с подачей пассажирам горячей пищи, группа отдыхающих граждан - шесть конторщиков и в том числе я - выехали отдохнуть на Волгу. Нам все советовали прокатиться по Волге. Поскольку там чудный отдых. Природа. Берега. Вода, еда и каюта. И, значит, группа конторщиков, уставшая, так сказать, от грохота революции, выехала освежиться. Попался чудный первоклассный пароход под названием "Товарищ Пенкин". Мы стали интересоваться, кто такой этот Пенкин, - нам говорят; какой-то, кажется, работник водного транспорта. Нам было, собственно, все равно, и мы, конечно, поехали на этом неизвестном товарище. Приехали в Самару. Вылезли своей группой, пошли осматривать город. Осматриваем. Вдруг слышим какие-то гудки. Нам говорят:
- Расписание сейчас неточное. Возьмет еще и уйдет наш "Пенкин". Давайте вернемся.
И вот, кое-как осмотрев город, вернулись. Подходим к пристани, видим - уже нету нашего парохода. Ушел. Крики поднялись, вопли. Один из нас кричит: "Я там в штанах свои документы оставил". Некоторые кричат: "А мы - багаж и деньги. Что ж теперь делать?.. Ужас!" Я говорю:
- Давайте сядем на этот встречный пароход и вернемся назад.
Глядим, действительно стоит у пристани какой-то волжский пароход под названием "Гроза". Спрашиваем публику плачевным голосом: давно ли, дескать, "Пенкин" ушел. Может, его можно по берегу догнать. Публика говорит:
- Зачем вам догонять? Эвон "Пенкин" стоит. Только это теперь "Гроза". Он бывший "Пенкин". Ему перекрасили название.
Тут мы обрадовались чрезвычайно. Бросились на этот свой пароход и до самого Саратова с него не сходили, Боялись. Между прочим, спросили капитана, почему такой забавный факт и такая срочность. Капитан говорит:
- Видите, у нас это наименование дали пароходу отчасти ошибочно. Пенкин имеется в рядах водного транспорта, но только он отчасти не был на высоте своего положения. И в настоящее время он находится под судом за превышение власти. И мы получили телеграмму закрасить его название. Вот мы и назвали его "Гроза".
Тут мы сказали:
- Ах, вот что! - и безразлично засмеялись.
Приехали в Саратов. И своей группой вышли осматривать город. Там мы тоже долго не прохлаждались. А мы дошли до ларька и купили папирос. И осмотрели пару зданий. Возвращаемся назад - опять, видим, нету нашего парохода "Гроза". И, видим, вместо него стоит другой пароход. Конечно, испуг у нас был не такой сильный, как в Самаре. Думаем, шансы есть. Может быть, они опять заглавие закрасили. Но все-таки некоторые из нас опять сильно испугались. Подбежали ближе. Спрашиваем публику:
- Где "Гроза"?
Публика говорит:
- А вот это и есть "Гроза". Бывшая "Пенкин". А теперь, начиная с Саратова, он у них - "Короленко".
Мы говорим:
- Что ж они красок-то не жалеют?
Публика говорит:
- Не знаем. Спросите боцмана.
Боцман говорит:
- Жара с этими наименованиями. "Пенкин" у нас дали ошибочно. А что касается до "Грозы", то это было малоактуальное название. Оно отчасти было беспринципное. Это явление природы. И оно ничего не дает ни уму, ни сердцу. И капитану дали за это вздрючку. Вот почему и закрасили.
Тогда мы обрадовались и сказали:
- Ах, вон что! - и сели на этот пароход "Короленко". И поехали. А боцман нам говорит:
- Глядите, в Астрахани не пугайтесь, если обратно найдете другое название.
Но мы говорим:
- Нет, это навряд ли будет. Поскольку это "Короленко" - выдающийся писатель.
В общем, до Астрахани доехали благополучно. А оттуда мы дернули по суше. Так что дальнейшая судьба парохода нам была неизвестна. Но можно не сомневаться, что это наименование так при нем и осталось. На вечные времена. Тем более что Короленко умер. А Пенкин был жив, и в этом была основная его неудача, доведшая его до переименования.
Так что тут неудача заключается скорей всего даже в том, что люди бывают, что ли, живы. Нет, пардон, тут вообще даже не понять, в чем кроется сущность неудачи. С одной стороны, нам как будто бы иной раз выгодно быть неживым. А с другой стороны, так сказать, покорно вас за это благодарю. Удача сомнительная. Лучше уж не надо. А вместе с тем быть живым вроде как тоже в этом смысле относительная неудача. Так что тут, как бы сказать, с двух сторон теснят человека неприятности. Вот почему этот маленький, вроде недоумения, пустячок мы поместили в ряду наших рассказов о неудачах. Однако, кроме как на Волге, большие неудачи случаются также в банях. Предлагаем вашему вниманию рассказ о подобной неудаче.
В свое время мы чего-то такое писали насчет бань. Сигнализировали опасность. Дескать, голому человеку номерки некуда деть, и так далее. Прошло после того несколько лет. Затронутая нами проблема вызвала горячие дискуссии в банно-прачечном тресте. В результате чего кое-где в банях отвели особые ящики, куда каждый пассажир может класть свою какую ни на есть одежду. После чего ящик замыкается на ключ. И пассажир с радостной душой поспешает мыться. И там привязывает этот ключ к шайке. Или в крайнем случае не выпускает его из рук. И как-то там моется. Короче говоря, несмотря на это, вот какие события развернулись у нас в одной из ленинградских бань.
Один техник захотел у нас после мытья, конечно, одеться. И вдруг он с ужасом замечает, что весь его гардероб украли. И только вор, добрая душа, оставил ему жилетку, кепку и ремень. Он прямо ахнул, этот техник. И сам без ничего стоит около ящика своего - и прямо не имеет никакой перспективы. Он стоит около ящика в чем его мама родила и руками разводит. Он ошеломлен. А он - техник. Не без образования. И он прямо не представляет себе, как он теперь домой пойдет. Он прямо на ногах качается. Но потом он сгоряча надевает на себя жилетку и кепку, берет в руки ремень и в таком, можно сказать, совершенно отвлеченном виде ходит по предбаннику, мало чего соображая. Некоторые из публики говорят:
- В этой бане каждый день кражи воруют.
Наш техник, имея головокружение, начинает говорить уже на каком-то старорежимном наречии с применением слов "господа". Это он, наверно, от сильного волнения подрастерял некоторые свойства своей новой личности. Он говорит:
- Меня, господа, главное интересует, как я теперь домой пойду.
Один из не мывшихся еще говорит:
- Позовите сюда заведующего. Надо же чего-нибудь ему придумать.
Техник говорит слабым голосом:
- Господа, позовите мне заведующего.
Тогда банщик в одних портках бросается к выходу и вскоре является с заведующим. И тут вдруг все присутствующие замечают, что этот заведующий - женщина. Техник, сняв кепку с головы, задумчиво говорит:
- Господа, да что же это такое! Еще того чище! Мы все мечтали увидеть сейчас мужчину, но вдруг, представьте себе, приходит женщина. Это, говорит, чтоб в мужской бане были такие заведующие, это прямо, говорит, какая-то курская аномалия.
И, прикрывшись кепкой, он в изнеможении садится на диван. Другие мужчины говорят:
- Чтоб заведующий - женщина, это действительно курская аномалия.
Заведующая говорит:
- Для вас, может, я и курская аномалия. А там у меня через площадку - дамское отделение. И там, говорит, я далеко никакая не курская аномалия. Попрошу воздержаться от подобных слов.
Наш техник, запахнувшись в свою жилетку, говорит:
- Мы, мадам, не хотели вас оскорбить. Что вы ерепенитесь? Лучше бы, говорит, обдумали, в чем я теперь пойду.
Заведующая говорит:
- Конечно, до меня тут были заведующие мужчины. И на этой вашей половине они были очень хороши в своем назначении, а в дамском отделении они все с ума посходили. Они туда слишком часто заскакивали. И теперь мужчинам назначения редко дают. А дают все больше женщинам. И что касается меня, то я захожу сюда по мере надобности или когда тут что-нибудь сперли. И я от этого не теряюсь. А что я постоянно нарываюсь тут у вас на оскорбления и меня каждый моющийся непременно обзывает курская аномалия, то я предупреждаю: каждого, который меня впредь оскорбит на моем посту, я велю такого отвести в отделение милиции... Что у вас тут случилось?
Техник говорит:
- Господа, что она ерепенится? Ну ее к черту. Я не предвижу, как я без штанов домой пойду, а она мне не дозволяет называть ее курской аномалией. И она грозит меня в милицию отвести. Нет, лучше бы тут заведующий был мужчина. По крайней мере он бы мог мне одолжить какие-нибудь свои запасные брюки. А что тут заведующая женщина - это меня окончательно побивает. И я, господа, теперь уверен, что из этой бани я несколько дней не уйду - вот посмотрите.
Окружающие говорят заведующей:
- Слушайте, мадам, может, тут у вас в бане есть муж. И, может быть, он у вас имеет лишние брюки. Тогда дайте им, в самом деле, их на время поносить. А то они страшно волнуются. И не понимают, как им теперь домой дойти.
Заведующая говорит:
- В дамском отделении у меня полная тишина, а на этой половине ежедневно происходит все равно как извержение вулкана. Нет, господа, я тут отказываюсь быть заведующей. У меня муж в Вятке работает. И ни о каких, конечно, штанах не может быть и речи. Тем более что сегодня это уже второе заявление о краже. Хорошо, что в первый раз украли мелочи. А то бы ко мне опять пристали с брюками. Тогда, господа, вот что: если есть у кого-нибудь какие-нибудь запасные штаны, то дайте им, а то мне на них прямо тяжело глядеть. У меня мигрень начинает разыгрываться от всех этих волнений.
Банщик говорит:
- Хорошо, я опять дам свои запасные штаны. Но вообще надо будет сшить наконец казенные. У нас часто воруют, и в этом месяце у меня прямо сносили мои штаны. То один возьмет, то другой. А это мои собственные.
Вот банщик дает нашему технику ситцевые штаны, а один из моющихся дает куртку и шлепанцы. И вскоре наш друг, с трудом сдерживая рыдания, облачается в этот музейный наряд. И в таком нелепом виде он выходит из бани, мало чего понимая. Вдруг после его ухода кто-то кричит:
- Глядите, вон еще чья-то лишняя жилетка валяется и один носок.
Тогда все обступают эти найденные предметы. Один говорит:
- Вероятно, это вор обронил. Поглядите хорошенько жилетку, нет ли там в карманах чего. Многие в жилетках документы держат.
Выворачивают карманы и вдруг там находят удостоверение. Это пропуск на имя Селифанова, служащего в центральной пошивочной мастерской. Тут всем становится ясно, что воровские следы уже найдены. Тогда заведующая бойко звонит в милицию, и через два часа у этого Селифанова устраивается обыск. Селифанов страшно удивляется и говорит:
- Чего вы, обалдели? У меня у самого сегодня в этой бане вещи украли. И я даже делал об этом заявление. А что касается этой моей жилетки, то ее, наверно, вор обронил.
Тут перед Селифановым все извиняются и говорят ему: это недоразуме- ние. Но вдруг заведующий пошивочной мастерской, где служит этот Селифанов, говорит:
- Да, я уверен, что вы сами в бане пострадали. Но скажите, откуда у вас этот кусок драпа, что лежит в сундуке? Этот драп из нашей мастерской Его у нас не хватает. И вы его, наверно, взяли. Хорошо, что я из любопытства пришел вместе с обыском.
Селифанов начинает лепетать разные слова, и вскоре он признается в краже этого драпа. Тут его моментально арестовывают И на этом заканчивается банная история, и начинаются уже другие дела. Так что мы и помолчим, чтобы не смешивать две темы. В общем, и бани и моющиеся там люди, казалось бы, могли за последнее время подтянуться и выглядеть еще более эффектно. В банях могли бы чего-нибудь особенное придумать на этот счет, а люди могли бы не воровать имущество в таких ответственных местах. Но тут, в сравнении с другими учреждениями, еще плетутся в хвосте. И это очень жаль. А что мы сказали насчет других учреждений, то там, конечно, тоже иногда бывают неудачи. Вот, например, порядочная неудача, с которой мы однажды столкнулись в городском учреждении по охране бульваров и зеленых насаждений. Вот что там со мной произошло.
Я ехал однажды на велосипеде. У меня довольно хороший велосипед. Английская марка - БСА. Приличный велосипед, на котором из иногда совершаю прогулки для успокоения нервов и для душевного равновесия. Очень хорошая, славная, современная машина. Жалко только - колесья не все. То есть колесья все, но только они сборные. Одно английское - "Три ружья", а другое немецкое - "Дукс". И руль украинский. Но все-таки ехать можно. В сухую погоду.
Конечно, откровенно говоря, ехать сплошное мученье, но для душевной бодрости и когда жизнь не особенно дорога - я выезжаю. И вот, стало быть, еду однажды на велосипеде. Каменноостровский проспект. Бульвар. Сворачиваю на боковую аллею вдоль бульвара и еду себе. Осенняя природа разворачивается передо мной. Пожелтевшая травка. Грядка с увядшими цветочками. Желтые листья на дороге. Ворона клюет мусор. Серенькая собачка лает у ворот. Я гляжу на эту осеннюю картинку, и вдруг сердце у меня смягчается, и мне неохота думать о плохом. Рисуется замечательная жизнь. Милые, понимающие люди. Уважение к личности. И мягкость нравов. И любовь к близким. И отсутствие брани и грубости. И вдруг от таких мыслей мне захотелось всех обнять, захотелось сказать что-нибудь хорошее. Захотелось крикнуть:
"Братцы, главные трудности позади. Скоро мы заживем, как фон-бароны".
Но вдруг раздается свисток.
"Кто-нибудь проштрафился, - говорю я сам себе, - кто-нибудь, наверное, не так улицу перешел. В дальнейшем, вероятно, этого не будет. Не будем так часто слышать этих резких свистков, напоминающих о проступках, штрафах и правонарушениях".
Снова недалеко от меня раздается тревожный свисток, и какие-то окрики, и грубая брань.
"Так грубо, вероятно, и кричать не будут. Ну, кричать-то, может быть, будут, но не будет этой тяжелой, оскорбительной брани".
Кто-то, слышу, бежит позади меня. И кричит осипшим голосом:
- Ты чего ж это, сука, удираешь, черт твою двадцать! Остановись сию минуту.
"За кем-то гонятся", - говорю я сам себе и тихо, но бодро еду.
- Лешка, - кричит кто-то, - забегай, сволочь, слева. Не выпущай его из виду!
Вижу - слева бежит парнишка. Он машет палкой и грозит кулаком. Но я еще не вижу, к кому относятся его угрозы. Я оборачиваюсь назад. Седоватый почтенный сторож бежит по дороге и орет что есть мочи:
- Хватай его, братцы, держи! Лешка, не выпущай из виду!
Лешка прицеливается в меня, и палка его ударяет в колесо велосипеда. Тогда я начинаю понимать, что дело касается меня. Я соскакиваю с велосипеда и стою в ожидании. Вот подбегает сторож. Хрип раздается из его груди. Дыханье с шумом вырывается наружу.
- Держите его! - кричит он.
Человек десять доброхотов подбегают ко мне и начинают хватать меня за руки. Я говорю:
- Братцы, да что вы, обалдели! Чего вы с ума спятили совместно с этим постаревшим болваном?
Сторож говорит:
- Как я тебе ахну по зубам - будешь оскорблять при исполнении служебных обязанностей... Держите его крепче... Не выпущайте его, суку.<> Собирается толпа. Кто-то спрашивает:
- А что он сделал?
Сторож говорит:
- Мне пятьдесят три года - он, сука, прямо загнал меня. Он едет не по той дороге... Он едет по дорожке, по которой на велосипедах проезду нет... И висит, между прочим, вывеска. А он, как ненормальный, едет... Я ему свищу. А он ногами кружит. Не понимает, видите ли. Как будто он с луны свалился... Хорошо, мой помощник успел остановить его.
- Лешка протискивается сквозь толпу, впивается своей клешней в мою руку и говорит:
- Я ему, гадюке, хотел руку перебить, чтоб он не мог ехать.
- Братцы, - говорю я, - я не знал, что здесь нельзя ехать. Я не хотел удирать.
Сторож, задыхаясь, восклицает:
- Он не хотел удирать! Вы видели наглые речи. Ведите его в милицию. Держите его крепче. Такие у меня завсегда убегают.
Я говорю:
- Братцы, я штраф заплачу. Я не отказываюсь. Не вертите мне руки.
Кто-то говорит:
- Пущай предъявит документы, и возьмите с него штраф. Чего его зря волочить в милицию? Провинность у него, в сущности, не так крупная.
Сторожу и нескольким добровольцам охота волочить меня в милицию, но под давлением остальной публики сторож, страшно ругаясь, берет с меня штраф и с видимым сожалением отпускает меня восвояси. Я иду со своим велосипедом, покачиваюсь. У меня шумит в голове, и в глазах мелькают круги и точки. Я бреду с развороченной душой. Я по дороге сгоряча произношу нелепую фразу: "Боже мой". Я массирую себе руки и говорю в пространство:
"Фу!"
Я выхожу на набережную и снова сажусь на свою машину, говоря:
"Ну ладно, чего там. Подумаешь - нашелся фон-барон, руки ему не верти".
Я тихо еду по набережной. Я позабываю грубоватую сцену. Мне рисуются прелестные сценки из недалекого будущего. Вот я, предположим, еду на велосипеде с колесьями, похожими друг на друга как две капли воды. Вот я сворачиваю на эту злосчастную аллейку. Чей-то смех раздается. Я вижу - сторож идет в мягкой шляпе. В руках у него цветочек - незабудка или там осенний тюльпан. Он вертит цветочком и, смеясь, говорит:
- Ну, куда ты заехал, дружочек? Чего это ты сдуру не туда сунулся? Экий ты, милочка, ротозей. А ну, валяй обратно, а то я тебя оштрафую - не дам цветка.
Тут, тихо смеясь, он подает мне незабудку. И мы, полюбовавшись друг другом, расстаемся. Эта тихая сценка услаждает мое страдание. Я бодро еду на велосипеде. Я верчу ногами. Я говорю себе: "Ничего. Душа не разорвется. Я молод. Я согласен сколько угодно ждать". Снова радость и любовь к людям заполняют мое сердце. Снова им хочется сказать что-нибудь хорошее или крикнуть: "Товарищи, мы строим новую жизнь, мы победили, мы перешагнули через громадные трудности, - давайте все-таки уважать друг друга". С переполненным сердцем я вернулся домой и записал эту сценку, которую вы сейчас читаете. Это случилось в прошлом году, и с тех пор подобных происшествий с нами уже не было, из чего мы заключаем, что подобное боевое настроение среди служащих по охране зеленых насаждений идет на убыль. И это очень хорошо. А то это слишком неприятная неудача, с которой следует бороться со всей энергией. Другой случай весьма досадной неудачи мы как-то раз наблюдали в деревне, среди полей и равнин. И он нас не менее огорчил, чем этот.
Однажды я поехал в деревню Борки. Мне туда надо было по делу. От станции до этой деревни было не так много. Может быть, километра три. Но пешком я идти не рискнул. Весенняя грязь буквально доходила до колена. Возле самой станции, у кооператива, стояла крестьянская подвода. Немолодой мужик в зимней шапке возился около лошади.
- А что, дядя, - спросил я, - не подвезешь ли меня до Борок?
- Подвезти можно, - сказал мужик, - только даром мне нет расчету тебя подвозить. Рублишко надо мне с тебя взять, милый человек. Дюже дорога трудная. Воды много.
Я сел в телегу, и мы тронулись. Дорога действительно была аховая. Казалось, дорога была в свое время специально устроена с тем тонким расчетом, чтобы вся весенняя дрянь со всех окрестных полей стекала именно сюда. Жидкая грязь покрывала почти полное колесо.
- Грязь-то какая, - сказал я.
- Воды, конечно, много, - равнодушно ответил мужик.
Он сидел на передке, свесив вниз ноги, и непрестанно цокал на лошадь языком. Между прочим, цокал он языком абсолютно всю дорогу. И только когда переставал цокать хоть на минуту, лошадь поводила назад ушами и добродушно останавливалась. Мы отъехали шагов сто, как вдруг позади нас, у кооператива, раздался истошный бабий крик. И какая-то баба в сером платке, сильно размахивая руками и ругаясь на чем свет стоит, торопливо шла за телегой, с трудом передвигая ноги в жидкой грязи.
- Ты что ж это, бродяга! - кричала баба, доходя в некоторых словах до полного визгу. - Ты кого ж посадил-то, черт рваный ? Обормот, горе твое луковое! Мой мужик оглянулся назад и усмехнулся в бороденку.
- Ах, паразит-баба, - сказал он с улыбкой, - кроет то как!
- А чего она? - спросил я.
- А пес ее знает, - сказал мужик, сморкаясь. - Не иначе как тоже в телегу ладит. Неохота ей, должно статься, по грязи хлюпать.
- Так пущай сядет, - сказал я.
- Троих не можно увезти, - ответил мужик, - дюже дорога трудная.
Баба, подобрав юбки чуть ли не до живота, нажимала все быстрее, однако по такой грязи догнать нас было трудновато.
- А ты что, с ней уговорился, что ли? - спросил я.
- Зачем уговорился? - ответил мужик. - Жена это мне. Что мне с ней зря уговариваться?
- Да что ты?! Жена? - удивился я. - Зачем же ты ее взял-то ?
- Да увязалась баба. Именинница она, видишь, у меня сегодня. За покупками мы выехали. В кооператив... Эвон, гляди, как нажимает. Ай, ей-богу, смехота...
Мне, городскому человеку, ужасно как стало неловко ехать в телеге, тем более что именинница крыла теперь все громче и громче и меня, и моих родных, и своего полупочтенного супруга. Я подал мужику рубль, спрыгнул с телеги и сказал:
- Пущай баба сядет. Я пройдусь.
Мужик взял рубль и, не снимая с головы шапки, засунул его куда-то под волосы. Однако свою именинницу он не стал ждать. Он снова зацокал языком и двинул дальше. Я мужественно шагал рядом, держась за телегу рукой, потом спросил:
- Ну, что ж не сажаешь-то?
Мужик тяжело вздохнул:
- Дорога дюже тяжелая. Не можно сажать сейчас. Да ничего ей, бабе-то. Она у меня, дьявол, двужильная.
Я снова на ходу влез в телегу и доехал до самой деревни. И, может быть, тут-то и лежала одна из крупнейших неудач российской жизни. По дороге мужик сказал:
- Я, видишь ли, собственно, лошадь жалею. Тем более мы не в колхозе. А мы - единоличники. А то я бабу обязательно бы посадил. На казенную лошадь. А эту я берегу. Тем более баба у меня может ходить сколько угодно. По самым худым дорогам. Я говорю мужику:
- Все-таки она именинница. Надо было бы ее уважить.
- Дома я ее непременно уважу, - сказал мужик. - Но тут дорога тяжелая, и ты еще влез.
Через полчаса мы приехали. Мужик сказал:
- Дорога дюже тяжелая, вот что я скажу. За такую дорогу надо трояк брать с вас, городских. Кажется, видел, - я бабу не посадил - до чего тяжелый путь.
Я говорю:
- Против цены не спорю.
И стал с ним расплачиваться. А когда расплатился, вдруг подошла именинница. Пот катил с нее градом. Она одернула свои юбки и, не глядя на супруга, сказала:
- Выгружать, что ли?
- Конечно, выгружать, - сказал мужик, - не до лету лежать товару.
Именинница подошла к телеге и стала выгружать покупки, унося их в дом. Я подарил имениннице пять целковых и с расстроенной душой пошел по своим делам. А когда возвращался обратно в город, то думал о деревенской жизни. И о таких нравах, которые даже и не записаны в литературе. Вот, дорогие друзья, какого сорта бывают неудачи. Хорошо, что они сменяются удачами. И как это, правда, хорошо и вполне удачно, что теперешняя перемена в деревне как раз ударила по таким мужьям, у которых такие именинницы. И ударила по такому быту, который мы развернули перед вами всего лишь на одной страничке.
И мы теперь имеем превеликую надежду, что там вскоре рассыплется в прах весь, как говорится, дурацкий строй старой деревенской жизни. И, может быть, тут-то и лежала одна из крупнейших неудач российской жизни. Так что вот вам пример неудачи, который нам с вами говорит о нужных переменах. Теперь, друзья, не угодно ли махнуть с нами в город. Там с нами случилась маленькая неудача. И мы, так сказать, для смеха хотим вам о ней рассказать.
Конечно, потерять галошу в трамвае нетрудно. Особенно если сбоку поднапрут да сзади какой-нибудь архаровец на задник наступит, - вот вам и нет галоши. Галошу потерять - прямо пустяки. С меня галошу сняли в два счета. Можно сказать, ахнуть не успел. В трамвай вошел - обе галоши стояли на месте, как сейчас помню. Еще рукой потрогал, когда влезал, - тут ли? А вышел из трамвая - гляжу: одна галоша здесь, как миленькая, а другой нету. Сапог - здесь. И носок, гляжу, здесь. И подштанники на месте. А одной галоши нету. А за трамваем, конечно, не побежишь. Снял галошу, которая осталась, завернул в газету и пошел так. "После работы, - думаю, - пущусь на розыски. Не пропадать же товару. Где-нибудь да раскопаю". После работы пошел искать. Первым делом - посоветовался с одним знакомым вагоновожатым. Тот прямо вот как меня обнадежил.
- Скажи, - говорит, - спасибо, что в трамвае потерял. Это тебе очень поперло, что ты именно в трамвае потерял. В другом общественном месте - не ручаюсь, а в трамвае потерять - святое дело. Такая у нас существует камера для потерянных вещей. Приходи и бери. Святое дело!
- Ну, - говорю, - спасибо. Прямо гора с плеч. Главное, галоша почти что новенькая. Всего третий сезон ношу.
На другой день поехал в камеру.
- Нельзя ли, - говорю, - братцы, галошу заполучить обратно? В трамвае сняли.
- Можно, - говорят. - Какая галоша ?
- Галоша, - говорю, - обыкновенно какая. Размер - двенадцатый номер.
- У нас, - говорят, - двенадцатого номера, может, двенадцать тысяч. Расскажи приметы.
- Приметы, - говорю, - обыкновенно какие: задник, конечно, обтрепан, внутри байки нету - сносилась байка.
- У нас, - говорят, - таких галош, может, больше тыщи. Нет ли специ- альных признаков ?
- Специальные, - говорю, - признаки имеются. Носок вроде бы начисто оторван, еле держится. И каблука, говорю, почти что нету. Сносился каблук. А бока, говорю, еще ничего пока что, удержались. Галоша, говорю, конечно, не новенькая, но дорога, как память о потраченных деньгах.
- Посиди, - говорят, - тут. Сейчас посмотрим.
Вдруг выносят мою галошу. То есть ужасно обрадовался. Прямо умилился. "Вот, - думаю, - аппарат работает. И какие, думаю, идейные люди, сколько хлопот на себя приняли из-за одной галоши". Я им говорю:
- Спасибо, говорю, друзья, по гроб жизни. Давайте поскорей ее сюда. Сейчас я надену. Благодарю вас.
- Нету, - говорят, - уважаемый товарищ, не можем дать. Мы, говорят, не знаем, может, это не вы потеряли.
- Да я же, - говорю, - потерял. Что вы, объелись ?
Они говорят:
- Верим и вполне сочувствуем, и очень вероятно, что это вы потеряли именно эту галошу. Но отдать не можем.
Принеси удостоверение, что ты действительно потерял галошу. Пущай домоуправление заверит этот факт, и тогда без излишней волокиты мы тебе выдадим то, что законно потерял.
- Братцы, - говорю, - святые товарищи, да в доме не знают про этот факт. Может, они не дадут такой бумаги.
- Дадут, - говорят, - это ихнее дело дать. На что они у вас существуют ?
Поглядел я еще раз на галошу и вышел. На другой день пошел к председателю нашего дома.
- Давай, - говорю, - бумагу. Галоша гибнет.
- А верно, - говорит, - потерял ? Или закручиваешь? Может, хочешь схватить лишний предмет ширпотреба ?
- Ей-богу, - говорю, - потерял.
Он говорит:
- Конечно, на слова не могу положиться. Вот если б ты мне удостоверение достал из трамвайного парка, что галошу потерял, тогда бы я тебе выдал бумагу. А так не могу.
Я говорю:
- Так они же меня к вам посылают.
Он говорит:
- Тогда, говорит, напиши мне в крайнем случае заявление.
Я говорю:
- А что там написать?
Он говорит:
- Пиши: сего числа пропала галоша. И так далее. Даю, дескать, расписку о невыезде впредь до выяснения.
Написал заявление. На другой день форменное удостоверение получил. Пошел с этим удостоверением в камеру. И там мне, представьте себе, без хлопот и без волокиты выдают мою галошу. Только когда надел галошу на ногу, почувствовал полное умиление. "Вот, - думаю, - люди работают! Да в каком-нибудь в другом месте разве стали бы возиться с моей галошей столько времени? Да выкинули бы ее с трамвая - только и делов. А тут неделю не хлопотал, выдают обратно. Одно досадно, за эту неделю во время хлопот первую галошу потерял. Все время носил ее под мышкой в пакете - и не помню, в каком месте ее оставил. Главное, что не в трамвае. Это гиблое дело, что не в трамвае. Ну, где ее искать? Но зато другая галоша у меня. Я ее на комод поставил. Другой раз станет скучно, - взглянешь на галошу, и как-то легко и безобидно на душе становится. Вот, думаю, славно канцелярия работает".
Рассказали вам эту историю и теперь пугаемся, как бы трамвайщики на нас не обиделись. А чего обижаться? Наверное, они уже эти свои недочеты исправили. И, наверное, у них галоши выдаются еще более проще. Тем более это было еще в тридцатом году. А с тех пор я ничего не терял. Так что не могу удовлетворить ваше любопытство. А в общем, тут дело даже не в трамвае, а в самой закрученной психологии. А поскольку с этой психологией идет борьба и вообще канцелярия выравнивается, то об чем же может быть и речь. Конечно, это борьба нелегкая. Тем более подобная психология есть скорей всего глупость. А глупость - не головная боль, которая от порошка проходит. В общем, другой мелкий случай из области неудач произошел на этом фронте уже не со мной, а с другим. Вот что с ним случилось.
Недавно один уважаемый товарищ, Кульков Федор Алексеевич, изобрел способ против бюрократизма. Вот государственная башка-то! А способ до того действительный, до того дешевый, что надо бы патент взять, да, к глубокому сожалению, Федор Алексеевич Кульков в тюрьме сидит за свой опыт. Нет пророка в отечестве своем. А против бюрократизма Федор Кульков такой острый способ придумал. Кульков, видите ли, в одну канцелярию ходил очень часто. По одному своему делу. И не то он месяц туда ходил, не то два. Ежедневно. И все никаких результатов. То есть не обращают на него внимания бюрократы, хоть плачь. Не отыскивают ему его дела. То в разные этажи посылают. То завтраками кормят. То просто в ответ грубо сморкаются.
С одной стороны, это было даже удивительно наблюдать к нему такое бюрократическое отношение. Поскольку канцелярия сейчас у нас находится на большой высоте. А с другой стороны, было отчасти понятно. Они осенью переезжали в другое помещение и это кульковское дело куда-то засунули. Или они его потеряли. Они во всяком случае, не могли его сразу найти. И вдобавок, наверно, искали без особой охоты. И вот, естественно, тянули. Хотели, может, на сроках отыграться. Там, думают, отыщут в дальнейшем. Либо, думают, посетитель захворает и помрет. И тогда все само собой встанет на место. Не надо будет искать. Либо еще чего-нибудь будет.
Может" быть, они так подумали и стали тянуть с ним канитель. И вдобавок ему об этих подробностях ничего не говорили. Стеснялись это ему в глаза скачать. И он, как дурак, знай себе ходит в эту канцелярию. И там, естественно, он всех возненавидел. Он прямо не мог видеть уже этих канцелярских работников, которые сидели за своими столами и что-то делали. Он приходил в ужас от них. Но крепился. И только говорил с ними немного более визгливо, чем полагается. Но все-таки сдерживался. Однажды он пришел туда и думает:
"Если сегодня дело не кончу, то, я так думаю, они меня еще свыше месяца затаскают".
И с этими мыслями он спрашивает кого-то там:
- Ну, как?
Тот говорит:
- Еще, говорит, не прояснилось.
Наш Кульков в смятении чувств выбегает от этого работника, чтоб скорей выйти на улицу отдышаться. И вдруг на пути, в одной комнате, видит такую возмутительную картину. Сидит за столом какой-то средних лет бюрократ и абсолютно ничего не делает. Он ноготки себе полирует и посвистывает. И сам напыщенный. Развалившись сидит в кресле. И слегка ногой болтает. Салон-вагон. То есть эта картина прямо вывела из себя нашего терпеливого Кулькова. Он и так-то взволнованный выскочил из кабинета. А тут вдруг нарывается на подобный пейзаж. Наверное, Кульков подумал:
"Я хожу свыше месяца в это учреждение, мне тут морочили голову и учи- няют такую волокиту, а тут, наряду с этим, сидят бюрократы подобного ти- па. Нет, я не могу терпеть".
И, возмутившись еще больше, подходит до этого чиновника и, мало чего соображая, ударяет его наотмашь. Тут свалился этот бюрократ со своего венского кресла. Кричит. Тут другие бюрократы сбежались со всех сторон. Схватили Кулькова и держат, чтобы он не ушел. Битый, приподнявшись, говорит:
- Я, говорит, по делу пришедши и с утра не жравши сижу. И если, говорит, меня натощак по морде еще хлопать начнут в этом учреждении, то я, говорит, категорически от этого отказываюсь.
Кульков то есть до крайности удивился от этих слов. Он говорит:
- Неужели вы не здесь работаете, а вы посетитель ?
Побитый говорит:
- Да. Я к ним второй месяц хожу за своим делом. И они все тянут. И уж меня-то, во всяком случае, не надо было трогать. В том-то и дело, что я посетитель. А если б я был из тутошних, то я, может быть, ничего бы вам и не сказал.
Кульков говорит ему:
- Пардон, товарищ, я прямо не знал. Я думал, вы среди них бюрократ и ничего не делаете, так себе сидите за столом.
Битый говорит:
- Я тут попривык у них, вот и сел за стол. А вы меня вдруг бьете.
Какие-то начальники в это время орут:
- Отыскать, туда-сюда, кульковское дело. Это он еще что за фрукт. Надо поглядеть в его бумаги.
Побитый говорит:
- Позвольте, почему же такая привилегия бьющему ?
Пущай тогда и мое дело отыщут. Фамилия - Обрезкин.
Те кричат:
- Отыскать, туда-сюда, и Обрезкина дело.
Обрезкин говорит Кулькову:
- Теперь, кажется, они найдут. Без вас бы, кажется, этого не случилось.
Кульков говорит:
- Скажите спасибо. Без меня бы вы тут совсем закисли.
Туг, меньше чем в час, отыскали оба эти дела.
"Кулькову говорят:
- Вот ваши бумаги, получите на руки, но за битье в нашем учреждении ответите по закону.
Потом обращаются до Обрезкина и говорят ему:
- А что касается вас, молодой человек, то вы вообще ошиблись учреждением. Вам надо в собес, а не к нам. Так что вы схлопотали себе по морде отчасти даже зря. И это уж целиком ваша неудача.
Тут рассерженный Обрезкин уходит. А на Кулькова составляют протокол. И потом за мордобой дают ему месяц заключения. И правильно. Нельзя так поступать и горячиться. А уж лучше пожаловаться, чем лезть в физиономию. Но неудача, собственно, тут даже не в том, что Обрезкина побили, а в том, что среди конторского труда бывает еще такая забывчивость на бумаги. Но это, конечно, мелочь, пустяки на общем фоне жизни. Между прочим, совсем другое, более крупное дело, чем с этим Кульковым, произошло однажды с одним поэтом. С ним произошла огромная неудача. Он приезжий поэт. Он недавно побывал у нас в ленинградском Литфонде, где ему пришлось выдать сто целковых на дорогу.
Вот что с ним случилось. Он нам подробно рассказал о своей неудаче. А то иначе он не получил бы это пособие. Так что эту свою историю он поведал нам скорей по необходимости, чем по общительности характера. Вот его поэтическая история, которая обошлась Литфонду в сто рублей. Мы ее, кстати, рассказываем более коротко, чем поэт. Поэту крайне нужны были деньги на дорогу, и потому он старался не пропустить подробностей, чтоб не уменьшить дело в его психологическом значении. Мы же расскажем вам это своими словами, без особых тонкостей, но со знанием сердца мужчины.
Один молодой поэт, довольно интересной, волевой наружности, автор книги "Навстречу жизни", влюбился на курорте в одну недурненькую особу. Она не была поэтесса, но она имела все время наклонность к поэзии, и от этого наш поэт совершенно от нее растаял. Кроме того, она вдобавок понравилась ему как тип. То есть ее наружность соответствовала его идеалам. Она была из блондинок, в то время как там у них, на юге, он говорит, преобладали все больше черноватые, которые не вызывали у него поэтических эмоций. Тем более что он был лирик и, как он говорит, певец революционных будней. В результате чего он и влюбился в эту особу до потери сознания.
Ну, вообще - поэт. Мировоззрение. Пылкая, забывчивая натура. Стихи пишет. Любитель цветов и хорошо покушать. И ему всякая красота доступна. И он психологию понимает. Знает дам. И верит в их назначение. Он встретил ее на южном побережье, куда он прибыл в сентябре месяце по путевке. И она тоже со своей путевкой прибыла туда же в сентябре. И там они имели неожиданное счастье встретиться. Они там познакомились. И у него возникло чувство к ней. И она тоже им исключительно увлеклась. И у них там целый месяц прошел как в угаре. С одной стороны - море, природа, беззаботная жизнь на готовом питании, с другой стороны - понимание с полслова, поэзия, переживания, красота. То есть как во сне промелькнули все дни, которые были один другого лучше. И вот ударило время разлуки. Наступило время расставанья.
Она вернулась к себе в Ленинград и приступила там к завершению курса каких-то там исключительных паук. А он прибыл к себе в Ростов или куда-то там в эти места. И там продолжал свою поэзию. Но там он продолжать ее не мог, поскольку ему вспоминалась его особа. Он там тосковал по ней. И, будучи лириком, грустил. И вот, просидев пару недель в своем южном городе, он вдруг моментально сложился и, никому ничего не сказав, дернул к своей особе в далекий Ленинград. Он только в последний момент сказал своей супруге:
- Возникло чувство к другой. Расстаемся. Деньги буду посылать почтой.
И с этими словами махнул в Ленинград. Тем более она его туда усиленно звала. Она ему говорила:
- Приезжай скорей. Я живу там совершенно одиноко. Совсем одна. Кончаю курс науки. Ни от кого не завишу. И мы там будем продолжать наше чувство.
И теперь, перебирая в своей памяти эти нежные слова, полные глубокого значения, наш поэт лихорадочно спешил поскорей с ней встретиться. И он даже удивлялся, как это он не сообразил сразу выехать к ней, раз имелись такие великолепные предпосылки. Короче говоря, он прибыл к ней и вскоре держал ее в своих объятиях. И они оба были так довольны, что и сказать нельзя. Она его спросила: "Надолго ли?" И он ей поэтически ответил: "Навсег- да!" И они опять были очень довольны. Но он у ней остановиться не мог, поскольку она жила не одна в общежитии. Не без некоторого волнения он вдруг увидел в ее уютной комнате четыре постели, при виде которых сердце оборвалось в его груди. Она сказала:
- Живу с тремя подругами по образованию.
Он сказал:
- Я это вижу и недоумеваю. Вы мне сказали о своем одиночестве, через что я имел смелость приехать. Вы, кажется, мне прихвастнули.
Она сказала:
- Я это сказала - "живу одиноко" - не в смысле комнаты, а в смысле чувств и брака.
Он сказал:
- Ах, вон что. В таком случае это недоразумение.
После чего они снова обнялись и долго не могли друг на друга налюбо- ваться. Он сказал:
- Ну, ничего. Я пока буду жить в гостинице. А там мы посмотрим. Может быть, вы кончите образование или, может быть, я напишу какие-нибудь ценные стишки.
И она сказала:
- Вот и хорошо.
Он переехал в гостиницу "Гермес" и там стал с ней жить. Но он порядочно уже поистратился и недоумевал, что же, собственно, будет дальше. К тому же, на его несчастье, сразу после его приезда она была два дня подряд именинница. То есть один день у нее были ее именины. А наш поэт, зная немного жизнь, было уже совсем успокоился. Но на второй день, без перерыва, ударило вдруг ее рождение. И наш поэт совершенно обезумел от трат на это. На первый день он ей купил кондитерский крендель. И думал - только и делов. Но, узнавши об рождении, он растерялся и купил ей бусы. Каково же было его удивление, когда она, получив бусы, вдобавок сказала:
- Сегодня, по случаю моего дня рождения, я бы хотела в этих бусах пройтись с вами в какой-нибудь коммерческий ресторан.
И при этом она сказала ему еще что-то про Блока, который в свое время тоже любил почем зря бывать в ресторанах и в кондитерских. И хотя он ей ответил уклончиво:
- То Блок...
Но все-таки вечером он с ней побывал в ресторане, где страдания его достигли наивысшей силы по случаю порционных цен, о которых в Ростове слышали только мельком. Нет, он не был скуп, наш поэт, но он, так сказать, совершенно вытряхнулся. И к тому же, имея мелкобуржуазную сущность, он ей не решился сказать о своем крайнем положении. Хотя намекал, что в гостиницах ему беспокойно. Но она, подумав о его нервности, сказала:
- Надо взять себя в руки.
Он пытался взять себя в руки. И в день ее рождения попробовал было оседлать свою поэтическую музу, чтоб настрочить хотя бы несколько мелких стихотворений на предмет, так сказать, продажи в какой-нибудь журнал. Но не тут-то было. Муза ему долго не давалась, а когда далась, то поэт просто удивился оттого, что у пего с ней получилось. Во всяком случае, по прочтении продукции ему стало ясно, что не может быть и речи о гонораре. Получилось нечто неслыханное, что поэт приписал отчасти своей торопливости и неспокойствию духа. Тогда наш молодой поэт, подумав о превратностях судьбы и о том, что поэзия - дело, в сущности, темное, не способствующее ведению легкой жизни, продал на рынке свое пальто. И налегке побывал со своей барышней там, где она того хотела.
После чего он рассчитывал пару дней прожить легко, стараясь ни о чем не думать, так сказать, в полное свое удовольствие, снимая пенки с блестящего ресторанного вечера. И только уже после этого он решил обдумать свое положение. И как-нибудь извернуться. В крайнем случае он надумал призанять некоторую сумму у своей особы. Но на другой день после ее рождения вдруг ударил в Ленинграде ранний мороз. И наш поэт в легком пиджачке стал на улице попрыгивать, говоря, что он совершенно закалился там у себя, на юге, и потому так ходит почти без ничего. В общем, он простудился. И слег в своей гостинице "Гермес". Но там удивились его нахальству и сказали, что прежде следует заплатить за номер, а потом хворать.
Но все же, узнав, что он поэт, отнеслись к нему гуманно и сказали, что вплоть до выздоровления они его не тронут. После каковых слов поэт совершенно ослаб физически и дней шесть не поднимался с постели, ужасаясь, что даже за лежачего жильца в советских условиях насчитываются за номер те же суточные деньги. Барышня его посещала и приносила ему пожрать, а то ему пришлось бы совсем невероятно. И, может быть, он даже бы не поправился.
После выздоровления поэт было подумал снова на пушку поймать свою музу. Но та вовсе отказала что-либо путное ему присочинить. И поэт до того упал духом, что дал себе обещание, в случае если он выпутается благополучно из создавшегося положения, непременно найти службу, чтоб не полагаться в дальнейшем на чистое искусство. Правда, после того как у него в номере побывал директор гостиницы, поэт еще в третий раз пробовал приблизиться к своей поэзии, но, кроме как трех строк, ему ничего не удалось из себя выжать:
В который раз гляжу на небо
И слышу там пропеллеров жужжанье,
И кто-то вниз сигает на...
Но уже слова "на парашюте" никак не входили в размер стиха. А сказать "с парашютом" он не рисковал, не зная авиационной терминологии. После чего поэт окончательно захандрил и сложил оружие. Мечты же занять у своей подруги оказались тоже нереальны. К его удивлению, в тот самый момент, когда он было решился ей сказать об этом, она сама ему сказала о том же, но только про себя, а не про него. Так что поэт, ослабший от болезни, не сразу даже и понял всей остроты ситуации. Она сказала, что ей до получения пособия осталась ровно неделя и что если он сможет, то пусть ей кое-что одолжит, тем более что она ему покупала еду во время болезни.
Он сказал: "Непременно". И после ее ухода решил ликвидировать свой коверкотовый костюм. Он продал на рынке костюм, отчасти устроился со своими делами и в одной майке и в спортивных брючках в один прекрасный день явился к нам в ленинградский Литфонд, где и рассказал нам эту свою историю. И мы ему дали за этот рассказ сто рублей на билет, с тем чтоб он ехал к себе на родину. И он нам сказал:
- Эта сумма мне хватит, чтобы уехать. А я бы желал прожить еще тут неделю. Мне бы этого очень хотелось.
Но мы ему сказали:
- Уезжайте теперь. И лучше всего устройтесь там, у себя, на работу. И параллельно с этим пишите иногда хорошие стихи. Вот это будет правильный для вас выход.
Он сказал:
- Да, я так, пожалуй, и сделаю. И я согласен, что молодые авторы должны, кроме своей поэзии, опираться еще на что-нибудь другое. А то вон что получается. И это правильно, что за это велась кампания.
И, поблагодарив нас, он удалился. И мы, литфондовцы, подумали словами поэта:
О, как божественно соединение,
Извечно созданное друг для друга,
Но люди, созданные друг для друга,
Соединяются, увы, так редко.
На этом заканчивается история с начинающим поэтом, и начинается другая история, еще более исключительная. Там совсем другое дело, чем с поэтом, случилось с одним работником. Причем то, что с ним случилось, для него была крупнейшая неудача, а для других - мы бы этого не сказали. В общем, вот что с ним произошло.
Еще в первую чистку вычистили из партии одного человечка. Он каким-то там у них был по линии инвалидов-парикмахеров и брадобреев. Причем вычистили его по бытовому признаку - он слишком выпивать любил. У него была такая вообще бурлацкая натура. Он чуть что за воротник заливал. И не всегда твердо стоял на ногах. Так что если он из брадобреев, а не в канцелярии, то он мог бы причинить физические увечья любому из клиентов. Не говоря уж о порче пациентам мировоззрения и так далее.
В общем, его, наверное, я так думаю, вычистили под лозунгом: "худая трава с поля вон". И с этими словами его вычистили. А больше никаких дел он за собой не замечал. Он считал себя всецело на высоте положения. Он энергично работал, ни в чем таком особенном замешан не был, и вообще он удивился, зачем его вычистили. Он очень что-то расстроился.
Думает: "Сколько лет я крепился и сдерживал порывы своей натуры. Сколько лет, думает, я себе ничего такого особенного не позволял. Вел себя порядочно. И не допускал никаких эксцессов. И вдруг - пожалуйте бриться. А что касается выпивки, то почему бы и не так?" Комиссии он ничего не сказал, но подумал: "Ах, вот как". И, значит, придя домой, хорошенько выпил, нахлестался, можно сказать, побил супругу, разбил стекла в дворницкой и исчез на пару дней. Где он мотался - неизвестно. Только пришел с поколоченной мордой, рваный и без пальто. И жильцам сказал:
- Что меня вычистили, я никакого горя не имею. И даже напротив, я рад не встречаться больше с ненужной дисциплиной. Сколько лет, говорит, я сдерживался и портил себе кровь всякими преградами. И то нельзя, и это не так, и жену не поколоти. Но теперь это кончилось, аминь. Профессия моя хороша при всех режимах. Так что я плевал на вас всех, вместе взятых.
Жильцы удивились его словам. Но он сам сосчитал свои поступки правильными. И, снова надравшись, выбил в дворницкой то же самое окно, что только что вставили. А в жакте он содрал со стены все лозунги и санитарные плакаты. И одним картонным плакатом с надписью: "Не пьет, не курит пионер, - берите, взрослые, пример" - побил даже председателя. И, в общем, за три дня он до того развязал свою натуру, что все в доме поразились - как это так. И вдруг он откуда-то узнает или кто-то ему сказал, что хотя и вычистили, но опять как будто восстановили. То есть что было, передать нет возможности. Он мигом протрезвел и почистился. Собрал жильцов и им сказал:
- Бывают, друзья, происшествия. Умоляю вас, забудьте то, что эти дни видели. Меня, говорит, как это ни странно, кажется, восстановили.
И сам бежит куда полагается и там говорит:
- Вот так номер вы со мной учинили. Сначала так, а потом обратный ход даете. Это каждый может растеряться, как себя вести. Я, говорит, не знал и за эти промежуточные дни наделал делов. И если вам теперь пришлют на меня два протокола, то виноват не я, а обстоятельства.
Ему говорят:
- Тебя, товарищ, не восстановили, чего ты расстраиваешься. Это, действительно, один из товарищей про тебя сказал: "Он, кажется, ничего, только выпивает, так что вы, говорит, его, пожалуй, даже зря вычистили". Но теперь сомнения отпадают, поскольку такая картина.
Он говорит:
- Я не знал же.
Ему отвечают:
- Значит, ты не чистой воды пролетарий. Другой бы при всех ситуациях был как стеклышко. А ты чуть что - обнаружил свою свиную морду. Привет.
Так его и не приняли. А он теперь сидит в своей комнате тихо и не бузит. Все думает - вот его позовут и скажут: видим, что ты на высоте положения, принят. Но его не зовут. Поскольку теперь его хорошо знают. Тут неудача человека в том, что он проявил себя во всем объеме. А для других как раз это была удача. И она бы возросла, если бы такое происшествие повторилось еще с кем-нибудь. Между прочим, совсем другое дело, чем с этим тупицей, произошло недавно с одним стариком. Старика никто ниоткуда не чистил и ниоткуда никто его не выгонял. А он сам всех запутал своим поведением. И сам всех выгнал из квартиры. Вот какая житейская неудача произошла с этим дураком в прошлом году.
У нас в Ленинграде один старичок заснул летаргическим сном. Год назад он, знаете, захворал куриной слепотой. Но потом поправился. И даже выходил на кухню ругаться с жильцами по культурным вопросам. А недавно он взял и неожиданно заснул.
Вот он ночью заснул летаргическим сном. Утром просыпается и видит, что с ним чего-то такое неладное. То есть, вернее, родственники его видят, что лежит бездыханное тело и никаких признаков жизни не дает. И пульс у него не бьется, и грудка не вздымается, и пар от дыхания не садится на зеркальце, если это последнее преподнести к ротику. Тут, конечно, все соображают, что старичок тихо себе скончался, и, конечно, поскорей делают разные распоряжения. Они торопливо делают распоряжения, поскольку они всей семьей живут в одной небольшой комнате. И кругом - коммунальная квартира. И старичка даже поставить, извините, некуда, - до того тесно. Тут поневоле начнешь торопиться.
А надо сказать, что этот заснувший старикан жил со своими родственниками. Значит, муж, жена, ребенок и няня. И, вдобавок, он, так сказать, отец, или, проще сказать, папа его жены, то есть ее папа. Бывший трудящийся. Все как полагается. На пенсии. И нянька - девчонка шестнадцати лет, принятая на службу на подмогу этой семье, поскольку оба два - муж и жена, то есть дочь его папы, или, проще сказать, отца, - служат на производстве. Вот они служат и, значит, под утро видят такое грустное недоразумение - папа скончался. Ну, конечно, огорчение, расстройство чувств: поскольку небольшая ком- натка и тут же лишний элемент.
Вот этот лишний элемент лежит теперь в комнате, лежит этакий чистенький, миленький старичок, интересный старичок. Он лежит свеженький, как увядшая незабудка, как скушанное крымское яблочко. Он лежит и ничего не знает, и ничего не хочет, и только требует до себя последнего внимания. Он требует, чтобы его поскорей во что-нибудь одели, отдали бы последнее "прости" и поскорей бы где-нибудь захоронили. Он требует, чтобы это было поскорей, поскольку всетаки одна комната и вообще стеснение. И поскольку ребенок вякает. И нянька пугается жить в одной комнате с умершими людьми. Ну, глупая девчонка, которой охота все время жить, и она думает, что жизнь бесконечна. Она пугается видеть трупы. Она дура. Муж, этот глава семьи, бежит тогда поскорей в районное бюро похоронных процессий. И поскорее оттуда возвращается.
- Ну, - говорит, - все в порядке. Только маленько с лошадьми зацепка. Колесницу, говорит, хоть сейчас дают, а лошадей раньше, как через четыре дня, не обещают.
Жена говорит:
- Я так и знала. Ты, говорит, с моим отцом завсегда при жизни царапался и теперь не можешь ему сделать одолжение - не можешь ему лошадей достать.
Муж говорит:
- А идите к черту! Я не верховой, я лошадьми не заведую. Я, говорит, и сам не рад дожидаться столько времени. Очень, говорит, мне глубокий интерес все время твоего папу видеть.
Тут происходят разные семейные сцены. Ребенок, не привыкший видеть неживых людей, пугается и орет благим матом. И нянька отказывается служить этой семье, в комнате которой живет покойник. Но ее уговаривают не бросать профессию и обещают ей поскорей ликвидировать в комнате смерть. Тогда сама мадам, уставшая от этих делов, поспешает в бюро, но вскоре возвращается оттуда бледная как полотно.
- Лошадей, - говорит, - обещают не так скоро. Если б мой муж, этот дурак, оставшийся в живых, записался, когда ходил, тогда через три дня. А коляску, говорит, действительно, хоть сейчас дают.
И сама одевает поскорей своего ребенка, берет орущую няньку и в таком виде идет в Сестрорецк - пожить у своих знакомых.
- Мне, - говорит, - ребенок дороже. Я не могу ему с детских лет показывать такие туманные картины. А ты как хочешь, так и делай.
Муж говорит:
- Я, говорит, тоже с ним не останусь. Как хотите. Это не мой старик. Я, говорит, его при жизни не особенно долюбливал, а сейчас, говорит, мне в особенности противно с ним вместе жить. Или, говорит, я его в коридор поставлю, или я к своему брату перееду. А он пущай тут дожидается лошадей. Вот семья уезжает в Сестрорецк, а муж, этот глава семьи, бежит к своему брату. Но у брата в это время всей семьей происходит дифтерит, и его нипочем не хотят пускать в комнату.
Вот тогда он вернулся назад, положил заснувшего старичка на узкий ломберный столик и поставил это сооружение в коридор около ванной. И сам закрылся в своей комнате и ни на какие стуки и выкрики не отвечал в течение двух дней. Тут происходит в коммунальной квартире сплошная ерунда, волынка и неразбериха. Жильцы поднимают шум и вой. Женщины и дети перестают ходить куда бы то ни было, говорят, что они не могут проходить мимо без того, чтобы не испугаться.
Тогда мужчины нарасхват берут это сооружение и переставляют его в переднюю, что, естественно, в высшей степени вызывает панику и замешательство у входящих в квартиру. Заведующий кооперативом, живущий в угловой комнате, заявил, что к нему почему-то часто ходят знакомые женщины, и он не может рисковать ихним нервным здоровьем. Спешно вызвали домоуправление, которое никакой рационализации не внесло в это дело. Было сделано предложение поставить это сооружение во двор. Но управдом заявил:
- Это, говорит, может вызвать нездоровое замешательство среди жильцов, оставшихся в живых, и, главное, невзнос квартирной платы, которая и без того задерживается.
Тогда стали раздаваться крики и угрозы по адресу владельца старичка, который закрылся в своей комнате и сжигал теперь разные стариковские ошметки и оставшееся ерундовое имущество. Решено было силой открыть дверь и водворить это сооружение в комнату. Стали кричать и двигать стол, после чего покойник тихонько вздохнул и начал шевелиться. После небольшой паники и замешательства жильцы освоились с новой ситуацией. Они с новой силой ринулись к комнате. Они начали стучать в дверь и кричать, что старик жив и просится в комнату. Однако запершийся долгое время не отвечал. И только через час сказал:
- Бросьте свои арапские штучки. Знаю - вы меня на плешь хотите поймать.
После долгих переговоров владелец старика попросил, чтобы этот последний подал свой голос. Старик, не отличавшийся фантазией, сказал тонким голосом:
- Хо-хо...
Этот поданный голос запершийся все равно не признал за настоящий. Наконец он стал глядеть в замочную скважину, предварительно попросив поставить старика напротив. Поставленного старика он долго не хотел признать за живого, говорил, что жильцы нарочно шевелят ему руки и ноги. Старик, выведенный из себя, начал буянить и беспощадно ругаться, как бывало при жизни, после чего дверь открылась и старик был торжественно водворен в комнату.
Побранившись со своим родственником о том, о сем, оживший старик вдруг заметил, что имущество его исчезло и частично тлеет в печке. И нету раскидной кровати, на которой он только что изволил помереть. Тогда старик, по собственному почину, со всем нахальством, присущим этому возрасту, лег на общую кровать и велел подать ему кушать. Он стал кушать и пить молоко, говоря, что он не посмотрит, что это его родственники, и подаст на них в суд за расхищение имущества. Вскоре прибыла из Сестрорецка его жена, то есть дочь этого умершего папы.
Были крики радости и испуга. Молодой ребенок, не вдававшийся в подробности биологии, довольно терпимо отнесся к воскресению. Но нянька, эта Шестнадцатилетняя дура, вновь стала проявлять признаки нежелания служить этой семье, у которой то и дело то умирают, то вновь воскресают люди. На девятый день вдруг приехала белая колесница с факелами, запряженная в одну черную лошадь с наглазниками. Муж, этот глава семьи, нервно глядевший в окно, чтоб забыться, первый увидел это прибытие. Он говорит:
- Вот, папаня, наконец за вами приехали лошади.
Старик начал плеваться и говорить, что он больше никуда не поедет. Он открыл форточку и начал плевать на улицу, крича слабым голосом, чтоб кучер уезжал поскорей и не мозолил бы глаза живым людям. Кучер в белом сюртучке и в желтом цилиндре, не дождавшись выноса, поднялся наверх и начал грубо ругаться, требуя, чтоб ему наконец дали то, за чем он приехал, и не заставляли бы его дожидаться на сырой улице. Он говорит:
- Я не понимаю низкий уровень живущих в этом доме. Всем известно, что лошади остродефицитные. Нет, говорит, я в этот дом больше не ездок.
Собравшиеся жильцы совместно с ожившим старичком выпихнули кучера на площадку и ссыпали его с лестницы вместе с сюртуком и цилиндром. Кучер долго не хотел отъезжать от дома, требуя, чтоб ему в крайнем случае подписали какую-то путевку. Без чего он никуда не поедет. Оживший старик плевался в форточку и кулаком грозил кучеру, с которым у них завязалась острая перебранка. Наконец кучер, охрипнув от крика, утомленный и побитый, уехал, после чего жизнь потекла своим чередом. На четырнадцатый день старичок, простудившись у раскрытой форточки, захворал и вскоре по-настоящему помер.
Сначала никто этому не поверил, думая, что старик по-прежнему валяет дурака, но вызванный врач успокоил всех, говоря, что на этот раз все без обмана. Тут произошла совершенная паника и замешательство среди живущих в коммунальной квартире. Многие жильцы, замкнув свои комнаты, временно выехали кто куда. Жена, то есть, проще сказать, дочь ее папы, пугаясь заходить в бюро, снова уехала в Сестрорецк с ребенком и ревущей нянькой. Муж, этот глава семьи, хотел было устроиться в дом отдыха. Но на этот раз колесница неожиданно прибыла на второй день. И все кончилось вполне благополучно.
Так что тут была скорей нечеткость работы с колесницами, чем постоянное запоздание. Оно не повторялось всякий раз, а бывало, что ли, случайно. Раз на раз, как говорится, не придется. Ну, была неудача, недоразумение. Но теперь это у них сгладилось. И они подают так, что прямо красота. Лучше не надо. На этом мы вообще хотели закончить наши новеллы о неудачах, но близость нового отдела "Удивительные события", в котором речь главным образом пойдет об удачах, позволяет нам рассказать еще одну историйку, в которой два эти предмета - удача и неудача - соединились вместе. И вот что от этого получилось.
Конечно, некоторые говорят, что все дело в зажиточности. Что бедность унижает человека, что при этом человек не может, что ли, стоять на высоте положения. А что при зажиточности он, наоборот, моментально расцветает, и приподнимается, и делает то, что всем надо.
Насчет бедности мы не возражаем. Она, конечно, унижает личность, и при ней довольно трудно удержаться в своих рамках. А что касается зажиточности, то это еще не всегда дает правильные результаты. Был такой курьер Федор. Он работал на заводе. Он приехал из деревни. Был очень бедный. Еще тут не обжился. И даже первое время шлялся в деревянных сапогах. И был очень грубая личность. Любитель выпить. Ругатель. Грубый скандалист и бузотер. Он начал у них жить в общежитии. И там ему сделали крепкий нагоняи. Ему сказали:
- Еще чего? Это не может продолжаться.
А он на это так ответил:
- Вы, профсоюзные вожди, меня срамите за мое поведение. А спросите меня - отчего это бывает.
И тогда его спросили:
- А скажите, отчего?
Он и говорит:
- Я живу абсолютно не так, как хочу. Вполне один, без семьи и жены. У меня, может, семья и жена проживают в деревне. Меня, может, сострадание берет оттого, что я их не вижу. Двое моих детишек, наверное, пасут коров и терпят дожди и вьюги. Я живу как холуй, имею один пиджак, и мне некому даже подложить подушку, чтоб я прилег, усталый от работы. А вы интересуетесь, отчего я выпиваю и в своей выпивке грубо задеваю остальных и всем бью в морду. Вот отчего это бывает.
Вот тогда все сконфузились и сказали:
- Мы тебе непременно дадим комнату.
И вот вскоре ему дали комнату, и он вскоре выписал свою жену и двух пастушков из деревни. И вот он с ними живет, но мы видим, что он по-прежнему выпивает, скандалит и орет, и всем бьет морды, и дает затрещины и шлепки своим подпаскам. Тогда снова его вызывают в управление. Он говорит:
- Да, конечно, я и сейчас еще подлец. Я выпиваю и все такое и под горячую руку всех колочу. Это оттого, что я нервничаю. Я имею перед собой картины бедности. Мы на примусе варим щи. Нас в одной комнате набилось шесть человек народу. Жена ругается со своей мамой, а я их всех бью и крошу, потому что мне мало интереса глядеть на эту деревенскую серость и некультурность. Меня быт съедает без остатка... И к тому же у меня окно выходит в наружный двор. А если бы оно выходило, например, на речку, - я бы, может, целый день рядом сидел и песни пел и глядел бы, как птицы на волнах кувыркаются. И тогда все сконфузились и так ему сказали:
- У нас сейчас дом отстраивается. Мы тебе дадим квартиру. Там газ и отопление. И там все на свете. Там свет блеснет в твои глаза, и ты будешь такой, как сумеешь.
И вот ему вскоре дали квартиру. Две комнаты и ванна. И три шкафчика для внутреннего употребления. И окна в сад. И в саду ежегодно цветут де- ревья. И газ. И все на свете. И ему жалованья прибавили. И вдобавок он по займу выиграл. И пошил себе пиджак. И построил брюки. И по случаю купил диван и пианолу. И наш товарищ Федор вознесся на неслыханную высоту. Только видят - он по-прежнему выпивает и дерется. И очень ругается и срывает из окна молоденькие ветки с деревьев и стегает ими своих бывших пастухов. А жену, и ее преподобную мамашу, и всех соседей при случае колотит так, что те в страхе разбегаются. Тогда его снова призывают к ответу. Он говорит:
- Какое странное дело. Все у меня что-нибудь не так. У меня мебель хороша, и пианола непрерывно играет. Только, говорит, жена, эта деревенская дура, своим видом не подходит к моей обстановке. Она меня раздражает. Я хочу жениться на другой. И тогда непременно у меня пойдет другая музыка.
И вот он разделил свою квартиру. И стал жить с одной конторщицей. И вскоре у них там стали возникать драки и побоища. Он ее ревновал, и нещадно бил, и выгонял на улицу. И тут все поняли, в чем дело. Тут все поняли, что это попросту дрянной, неудачный человек. И тогда все поняли, что ему зажиточность нужна, но что при этом его надо нянчить и его перевоспитывать. И тогда всем стало легче. Все вздохнули и поняли, что с ним надо делать. И в этом понимании была большая удача. И под давлением этой удачи померкнут вышеуказанные неудачи и начнется то, чего всем хочется.
На этом, друзья, мы заканчиваем наши рассказы о неудачах, с тем чтобы поскорей перейти к новому, более счастливому отделу. И близость этих новых страниц приподнимает наше настроение, и, несмотря на только что рассказанные неудачи, нам делается весело и забавно жить. И мы рады отметить, что чертовские и неслыханные неудачи не сломили наш железный характер. Вот сейчас только помоемся и сполоснемся после всей этой пакости и перейдем к дальнейшему. Ах, да, может быть, мы, перечисляя неудачи, что-либо забыли отметить. Просьба опять-таки отметить в своих сердцах. Прочтите тут еще небольшое послесловьице к нашему отделу "Неудачи". Оно, так сказать, подведет итоги всему вышесказанному о неудачах. После чего мы перейдем к новой книге - "Удивительные события". Итак, извольте небольшое, вроде болтовни, послесловие.
Итак, на этом, друзья, мы заканчиваем нашу четвертую книгу. Позвольте же после столь тяжких испытаний вас чувствительно с этим поздравить. Давайте же коротенько подведем итоги. Что же мы с вами, друзья, увидели, прочитавши исторические новеллы и рассказы из нашей жизни ? А мы в первую голову увидели в прошлом большой урожай на неудачи. А потом мы увидели, что этот урожай снимается по многочисленным причинам, из которых глупость и темнота не плетутся в хвосте. И даже мы отчасти заметили, что неудачи - законное дите, рожденное от бракосочетания этих причин с торопливым желанием хорошо пожить.
Так что удивляться не приходится, отчего они бывают. Они бывают не по милости судьбы, как это согласны думать люди со слабым и робким мировоззрением. А они случаются от более простых и грубых причин. Благодаря чему, если не сидеть сложа руки, многое можно значительно исправить. И у нас на это смело пошли. А если и бывают вышеуказанные неудачи, то отчасти еще публика непривычна, да и вообще борьба с этим далеко еще не закончена. И если говорить о дальнейшем, то неудачи у нас не то чтобы совсем исчезнут, но их, вероятно, станет так мало, что все будут прямо удивляться.
И даже, может быть, глупость, под давлением чегонибудь там особенного, возьмет и померкнет в своем величии. А если это ослабнет, то все тогда смогут поздравить друг друга с неслыханной удачей. В общем, если говорить в планетарном масштабе, - мы вдаль глядим без особых треволнений. Кругом народы окончательно скажут свое слово. Утвердят свое право. Все воспрянут духом. И всем станет смешно, что были такие неудачи на заре их юности. А если говорить о нашей стране, то можно повторить удивительные и пророческие слова поэта, произнесенные еще в прошлом столетии:
Вынес достаточно русский народ.
Вынесет все - и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только - жить в эту пору прекрасную
Уж не придется ни мне, ни тебе.
И вот мы теперь видим то, что видим. И это было удивительное предсказание, которое на наших глазах постепенно выполняется. Но, конечно, не следует забывать, - борьба далеко не закончена, и продолжается революция. И идет столкновение двух миров и все, что с этим. Так что слова о прекрасной тишине будут произнесены после. И тогда этот наш отдел с неудачами можно будет зачитать с небрежной улыбкой. А что касается до стихов, то их произнес великий поэт, который умер шестьдесят лет назад. И его память следует почтить вставанием. И это так жаль, что он не дожил до наших дней. Кстати, о смерти.
Некоторые считают неудачей - короткую, как сон, человеческую жизнь. Но вместе с тем, как подумаешь, что тебе, например, еще двести лет надо будет думать и мозговать, так прямо наши законные восемьдесят лет ничуть не кажутся особенной неудачей. Итак, на этом заканчиваем книгу о неудачах и переходим к новому и последнему отделу. И мы уже слышим шум и выстрелы. И кто-то рукоплещет. И кто-то кричит ура. Это люди, которые от неудач не потеряли присутствия духа, стремятся к новым берегам. И те, которые хотя и не стремятся никуда, но ведут себя так, как требуется. И мы не без волнения спешим туда, чтобы им пожать руки и сказать:
"Здравствуйте". Итак, начинается новый отдел - "Удивительные события".
И вот подходит наша книга к желанному концу. Осталась у нас с вами одна последняя часть. И вот она перед вами. Она заключает в себе то, чего бы крайне не хватало, если б наша жизнь была только такой, какой мы вам сейчас преподнесли. И можно было бы даже потеряться от горя, если б мы на этом закончили наше сочинение.
Но, к общему счастью, жизнь тоже имеет свою пятую часть. И только она не перед каждым раскрывалась. И многие видели только четыре части, и от этого они бывали чересчур несчастны. Многие из них вешались, другие любили выпивать, третьих постигали душевные заболевания, четвертые попросту дурака валяли. А некоторые впадали в меланхолию и восклицали: ах, дескать, господа. Вот так же, как в свое время воскликнул один из прекрасных поэтов: ах, господа, - он воскликнул:
Жизнь, как посмотришь
С холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка.
Или - штука. Не помню. Одним словом, он что-то вроде этого воскликнул, переполненный глубокой меланхолией.
Но многие так не думали и про жизнь таких стихов не восклицали, а увидевши все - как и чего бывает, энергично выступали против этого и с этим боролись. И высказывали свои мысли. И показывали чудеса храбрости, мужества и понимания. И вот о таких людях, и о таких поступках, и о многих замечательных делах и героях мы и желаем произнести наше слово. И мы предоставляем для этих людей последнюю, пятую главу, чтоб они своим примером показали бы, так надо поступать малодушным людям. Таких слабеньких читателей они своим поведением возьмут на буксир и потянут их туда, куда надо. Однако обернем предмет со всех сторон.
Читатель со своей привычкой к темам "современной литературы уже, наверно, начинает соображать, что речь у нас непременно пойдет о борцах революции и о тех, которые заботились о прекрасном будущем. И действительно, речь пойдет об этих людях. И мы сейчас увидим такую волю, и такое мужество, и такую силу человеческого духа, что если у нас имеется хоть какая-нибудь тяжесть на сердце, нам сразу станет легко, и нам захочется жить и радоваться. И нам всем захочется любезно и внимательно подходить к людям. И нам захочется воскликнуть: как это поразительно, что среди людей бывают такие выдающиеся герои. И действительно, как это радостно, что среди грязи, и болота, и посредственной пошлости находятся такие сильные люди. В общем, сейчас речь пойдет о революционных событиях и о тех людях, которые этим занимались. Но прежде нам желательно сказать несколько вступительных слов о том, о сем. Мы хотим побеседовать с читателем.
Вернее, мы хотели бы побеседовать даже не с читателем, а с каким-нибудь, например, ну, что ли, представителем буржуазной философии. Только чтоб он, ради бога, не горячился и не хватал бы нас чуть что за горло. А вел бы себя порядочно и корректно. Тогда бы мы с ним тихо побеседовали на диване. Наверно, он бы так сказал, иронически усмехнувшись и играя моноклем: — Ну, революция, борьба... А жизнь, господа, проходит буквально как сон. Она коротка - жизнь. Так не лучше ли, господа, продолжать так, как есть, чем думать о каком-то будущем. И тратить на это считанные дни. Давайте, синьор, ударим по рукам и - мир и тишина. В сущности, все мы дети одной больной матери. И я, взглянув на его гладкое лицо и на прекрасный перстень на пальце, спросил:
— Простите, сэр, я вас перебью. Я позабыл. У вас дом, кажется, - один или два?
— Один... А что?
— Просто так. Продолжайте же, пожалуйста, сэр.
— Да, так вот я и говорю, - сказал философ, - в сущности, жизнь нереальна... Так пусть себе забавляются народы - устраивают оперетку, - какие-то у них короли, солдаты, купцы. Кто-то торгует. Выигрывает. Некоторые из них нищие. Кое-кто - богачи. Все - игра. Понимаете? А вы хотите жить всерьез. Простите, как это глупо. Вы хотите пустенькую, но, в сущности, милую жизнь отдать за какой-то другой сон. Может быть, более скучный. И даже, наверно, более скучный. Какая чушь!
Я говорю философу:
— А скажите, и большой доход вам приносит ваш дом? Небоскреб, наверно?
— При чем тут дом... Ну, приносит... Пустяки приносит... Какое нынче приношение - ерунда. Сон.
И наш философ сердито докуривает сигару и откидывается на спинку дивана. И мы ему говорим, философу, соблюдая международные законы вежливости и почтения:
— Вот что, сэр. Пусть даже останется ваше забавное определение жизни - оперетта. Пусть так. Но осмелимся вам заметить, что вы за оперетту, в которой один актер поет, а остальные ему занавес поднимают. А мы...
— А вы, - перебивает он, - за оперетту, в которой все актеры - статисты... и которые хотят быть тенорами.
— Вовсе нет. Мы за такой спектакль, в котором у всех актеров правильно распределены роли - по их дарованиям, способностям и голосовым данным. И безголосый певец у нас не получит роли премьера, как это бывает у вас.
— А у вас маленький актер так маленьким и останется. У него не будет стремления быть большим. У нас...
— Простите, сэр, вы не в курсе наших событий. Вы черпаете сведения из древней истории. У нас совершенно разные оклады для актеров. Ведь у нас, к вашему сведению, нету так называемой уравниловки. А кроме того, у нас есть другие стимулы для работы.
Философ говорит:
— Тем не менее, говорит он, я не хотел бы участвовать в вашем спектакле. У вас - фантазия ограниченна. У себя я могу все время двигаться вперед. Я могу стать миллионером. Я могу мир перевернуть. У меня есть цель. Меня, так сказать, деньги толкают вперед. У меня есть стремление. Я не боюсь слов - я наживаю. Я накапливаю... Жизнь - движение. Останавливаться нельзя. И это мне дает то устремление, которое нужно. И повторяю, - не боюсь слов, - наживаю. Не все ли равно, какая цель перед лицом смерти? А если деньги не играют никакой роли, то...
— Сэр, вы опять-таки не в курсе событий. У нас деньги играют значительнейшую роль, и вы можете их накапливать на сберкнижке, если у вас есть такое могучее устремление. Больше того - вы даже проценты на них получаете. Или, кажется, какую-то премию. Философ оживляется. Он говорит:
— Не может быть...
— Только, - я говорю, - получение денег у нас иное. У нас нужно заработать их.
— А-а... — поникшим голосом говорит философ, — заработать. Это скучно, господа. Нет, мне с вами не по пути. У вас какое-то странное отношение к жизни - как к реальности, которая вечна. Заработать! Позаботиться о будущем! Как это смешно и глупо располагаться в жизни, как в своем доме, где вам предстоит вечно жить? Где? На кладбище. Все мы, господа, гости в этой жизни - приходим и уходим. И нельзя так по-хозяйски произносить слова: заработать! Какое варварское мышление! Какие огорчения вам предстоят еще, когда вы научитесь философски оценивать краткость жизни и реальность смерти.
И, посмотрев на меня с сожалением, он продолжает:
— А мы смотрим на жизнь, как на нечто нереальное. Мир - это мое представление. Все сказочное... Все дым, сон, нереально. И вот наша с вами разница. И мы - правы. Какая, к черту, может быть реальность, если человеческая жизнь "проходит как один миг!
— Но ваш собственный дом, осмелюсь заметить, - это реальность. Философ, видать, с неохотой говорит:
— Нет, дом - это отчасти тоже нереальность.
— Но если это нереальность, то отчего бы вам не напустить туда нереальных людей и нереально отказаться от нереальных денег. Небось так не делаете?
Философ испуганно говорит:
— То есть что вы хотите этим сказать? Слушайте, оставьте мой дом в покое. Что вы, ей-богу, привязались. Я говорю в мировом масштабе, а вы все время сворачиваете на ерунду. Прямо как в печенку въелись - дом, дом... Прямо, ей-богу, скучно. Ну, дом. Нереально все.
— Да как же, - говорю, - помилуйте, нереально...
Философ говорит, чуть не плача:
- Прямо, ей-богу, человека нервничать заставляете. Вот я теперь, как назло, вспомнил, что трое у меня квартплату не внесли... Теперь я буду беспокоиться. Какие-то у вас, простите, грубые, солдатские мозги. Не даете пофилософствовать.
И философ в изнеможении откидывается на спинку дивана и нервно курит.
И мы ему говорим:
— И мы даже согласны с вами, что...
Философ оживляется:
— Вот видите... согласны... А сами человеку прямо дыхнуть не даете...
Я говорю:
— Мы согласны с вами в том, что жизнь коротка. А вернее, она не так коротка, как плохая. А от этого она, может быть, и короткая. Пусть даже короткая. Но только короткая жизнь может быть хорошая, а может быть плохая. Так вот, мы за длинную, хорошую жизнь. И в этом у нас цель и стрем- ление. А что для вас жизнь коротка, то, несмотря на ее краткость, вам, вероятно, не помешало положить в банк тысяч сто. Простите, сэр.
— Фу, как грубо, - говорит философ, поперхнувшись. - А говорите, впрочем, что хотите. Мне теперь безразлично. Вы чем-то, не знаю, меня окончательно расстроили. А кроме того, - холодно добавляет он, - я считаю, что человеческие свойства неизменны. Это природа. Все равно обувь стопчется по ноге. Привет.
И мы вежливо встаем с дивана и говорим, соблюдая мировые правила приличия:
— Сэр, я ваш покорный слуга. Примите уверения в совершенном моем к вам уважении и почтении до последнего дыхания. А что касается человеческих свойств, то они, сударь, меняются от режима и воспитания. Философ в сердцах бросает окурок на пол, плюет и уходит, приветствуя нас рукой, бормоча:
— Да, но режим и воспитание - в руках людей, а люди есть люди...
Мы описали вам эту воображаемую сценку, чтобы показать, какая бывает борьба на фронте мысли. И действительно, некоторые рассуждения могут отчасти смутить более слабую душу. Более слабая душа может поникнуть от таких слов - сон, короткая жизнь, нереальность, считанные дни... Эти слова не раз смущали даже более крепких людей. И были даже среди революционеров люди, которые били отбой и перебегали в другой лагерь. И история знает подобные факты. И тут надо действительно иметь мужественное сердце, чтоб не смутиться от яда этих слов, в которых есть доля правды, - иначе они бы не действовали ни на кого. Тем не менее эти слова неправильны и ложны. И это диалектика. Нет, мы не хотим сказать, что все ужасно легко и борьба - прогулка. И у некоторых, которые у нас сейчас размахивают руками и горячатся (и, может быть, и у меня в том числе), не хватило бы духу начинать сначала. Но находились люди, которые смотрели поверх всего. И это были удивительные люди. И они создавали удивительные события. И старались переделать все, что барахталось в грязи, в тине и в безобразии. И вот об этих людях, побеседовав с философом, мы сейчас и будем говорить. И вы сейчас увидите такую силу духа, что просто содрогнетесь от собственного малодушия.
Но прежде — еще одно, совсем коротенькое отступление. Вроде справки. Представители старого мира имеют, в сущности, понятную привычку говорить о революционерах как о людях, потерявших совесть и человеческое подобие. Незнаем, как в других странах, но у нас, у матушки России, была привычка называть таких людей злодеями и нерусскими людьми. Так вот, для примера осмелимся привести несколько слов, написанных царским цензором Никитенко о повешенном декабристе Рылееве. Вот что пишет Никитенко:
"Я не знаю другого человека, который обладал такой притягательной силой, как Рылеев. Он с первого взгляда вселял в вас как бы предчувствие того обаяния, которому вы неизбежно должны были подчиниться при близком знакомстве. Стоило улыбке озарить его лицо, стоило поглубже взглянуть в его удивительные глаза, чтобы всем сердцем безвозвратно отдаться ему. И я на себе испытал чарующее действие его гуманности и доброты".
Вот как Никитенко описывает "злодея" Рылеева. И мы, прочитав эти строчки, в предчувствии всего хорошего переходим к историческим новеллам об этих борцах за революцию.
Вот рассказ о Рылееве. Рылеев был поэт. Он был дворянин и офицер. Но это не помешало ему написать такие агитационные строчки:
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями, как скотами,
Долго ль будут торговать?
Он был мужественный революционер. И перед 14 декабря он выступал за немедленное восстание против царя. И накануне, вместе со своим другом Н. Бестужевым, он обошел несколько полков и призывал солдат к выступлению. Больше того - он останавливал солдат на улице и вел с ними беседу. И вот наступил день восстания. Уже прогремели" ружейные выстрелы, и два враждебных лагеря замерли в некоторой нерешительности. Мятежники стояли в каре у сената, а царские войска теснились около строящегося Исаакиевского собора. И был момент, когда восставшие получили моральный перевес. И об этом моменте Николай I так пишет в своих записках:
"Уже пули просвистели мне чрез голову. Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями. Надо было решиться положить скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда войска были бы в самом трудном положении".
И тогда царский генерал Васильчиков сказал Николаю:
— Ваше величество, нужна картечь.
Государь сказал:
- Вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования пролил кровь моих подданных?
- Чтобы спасти империю, - сказал генерал.
И тотчас пушки были поставлены против сената.
Николай I сам скомандовал:
— Пали!
И первый выстрел загрохотал.
"Первый выстрел, - пишет Николай, - ударил высоко в здание сената, и мятежники отвечали неистовыми криками и беглым огнем".
И тогда Рылеев снял шапку, подошел к Бестужеву и обнял его. Он сказал:
— Последние минуты наши близки. Но это минуты нашей свободы. Мы дышали ею. И я теперь охотно отдам за них мою жизнь.
Вы понимаете, что он сказал? Он сказал, что сейчас все будет кончено, но что даже за минутное ощущение свободы, которое он сегодня испытал, он без сожаления отдает свою жизнь. Нет сомнения, что цензор Никитенко не ошибся в Рылееве, когда он о нем так прекрасно сказал. Такие слова, которые произнес Рылеев и в такую минуту, мог сказать только большой и замечательный человек. И мы так рады и так взволнованны, что он именно так сказал и что он оказался такой большой человек. Значит, двух мнений быть не может - за кем надо было идти.
И вот через несколько минут на Сенатской площади действительно все было кончено. Надежды генерала Васильчикова оправдались. Пушки сделали свое дело.
"Второй и третий выстрелы, - пишет Николай I, — ударили в самую середину толпы".
Каре восставших дрогнуло. Часть мятежных солдат бросилась к Неве, на Английскую набережную, а часть, как пишет Николай I, - "навстречу выстрелов из орудия на Семеновском полку, дабы достичь берега Крюкова шала".
В общем, все было кончено. Рылеев в тот же день был арестован и после суда и приговорен к смерти. "Это был настоящий, мужественный человек с большим и даже великим сердцем. И это так ужасно, что его жизнь прекратилась на виселице. Ему было тридцать один год. И как горько знать, что так рано и так страшно закончилась его жизнь. И он умер так мужественно, как редко кто.
Из героических историй, в которых бы участвовала женщина, нам известен такой рассказ. Это факт об одной смелой и отважной революционерке. Конечно, история революции знает множество достойных женщин, причем некоторые из них прославились на весь мир. И о них много писалось. И вы, наверно, об этом почти все знаете.
А мы расскажем вам о женщине, о которой весьма мало написано. Вот рассказ о малоизвестной революционерке, о работнице табачной фабрики Лизе Торсуевой. Она жила в Ростове в начале девяностых годов прошлого столетия. Она работала на табачной фабрике Асмолова. И там, в Ростове, она со своим братом организовала рабочий кружок. Причем это был социал-демократический кружок, где изучались основы научного социализма. А чтоб работать в таком кружке, надо было иметь немало мужества и отваги, поскольку с рабочим движением велась очень жестокая борьба.
Рабочее движение приводило и жандармов в ужас, в трепет и в смятение. И они это движение давили с огромной свирепостью. И почти за каждый шаг революционерам приходилось расплачиваться тюрьмой, ссылкой и даже каторгой. Добавьте к этому: рабочий день на фабрике - четырнадцать часов, а летом — шестнадцать! И заработок - восемь рублей в месяц. И тогда можно понять, какой нужен был героизм, чтоб сквозь все преграды идти к намеченной цели. И вот табачная работница Лиза Торсуева, несмотря на все препятствия, энергично повела смелую революционную работу. А брат ее вскоре стал, к сожалению, толстовцем, и он отошел от рабочего движения. Но Торсуеву это не смутило, и она совместно с двумя рабочими энергично принялась за дело.
А тогда среди рабочих табачной фабрики была большая темнота и большая жажда знаний. И, помимо политики, надо было знать многое другое. И Торсуева и сама была почти без всякого образования. И она ночи сидела за книгами, чтобы узнать, как ей отвечать на те вопросы, что ей задают рабочие. А ей было тогда двадцат ь пять лет. Она была молода и очень красива. Она всех поражала своей миловидностью, умом и удивительной смелостью. Она была очень смела и отважна.
Например, расклеивая прокламации на 1 мая (1898 года), она не удержалась и наклеила прокламацию на дверях подъезда жандармского управления. Причем прокламация была наклеена лаком, так что жандармы могли ее снять только вместе с дверью. Вдобавок в тот же день на строящейся церкви кружок Торсуевой повесил красное знамя со словами: "Да здравствует социал-демократическая партия! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". И это знамя три часа висело на церкви, так как рабочие, повесив знамя, разрушили внизу леса. И это знамя сыграло свою агитационную роль - в городе было много разговоров и большое возбуждение.
И вот жандармы, увидя, что подпольная работа в Кружке идет блестяще, - пришли в большое огорчение. И они решили положить этому конец. Они арестовали несколько рабочих из комитета. И однажды утром поставили двух сыщиков у ворот торсуевского дома. И эти шпики должны были арестовать Торсуеву при выходе на улицу. Конечно, они могли бы арестовать ее и дома, но считалось более полезным для дела арестовать при выходе, так как она могла нести какие-нибудь важные документы, или же она могла пойти в конспиративную квартиру, неизвестную жандармам. Вот они и ждали ее выхода. Но Торсуевой сказали друзья об этом.
Тогда Торсуева, нарядив сестру в свое платье, попросила ее выйти на улицу. И сестра так и сделала, - она взяла с собой пакет с бельем и вышла за ворота. Сыщики же, приняв ее за Лизу Торсуеву, потащились за ней. Они надеялись, что она куда-нибудь зайдет по делам кружка. Но сестра Торсуевой нарочно два часа мотала их по улицам. И тогда они наконец, выйдя из терпения, ее арестовали. Но тут, узнав, что это не Елизавета Торсуева, а Валентина, снова бросились к своему боевому посту. Но было поздно. Лиза Торсуева уже успела сложить свой чемодан. И выехала из Ростова.
А жандармский полковник Артемьев, узнав, что главная виновница скрылась, пришел в исключительное бешенство. Он без разбора арестовал еще тридцать человек и сказал им, что он их не выпустит, покуда не арестует Торсуеву. Лиза в это время скрывалась на Кавказе. Но ей друзья сообщили о словах полковника. Тогда она сказала своим друзьям:
- Моя личность менее ценна для дела, чем столько арестованных активных работников. Я должна вернуться в Ростов.
И с этими словами она вернулась назад и добровольно явилась в жандармское управление. Полковник, правда, выпустил заложников, но Лизу Торсуеву продержал в одиночке около года. Но потом ее выпустили. И она с новой энергией принялась за революционную работу. Вот какие бывают женщины - наши жены, сестры и дочери. И это приятно знать, что женщины так высоко держали знамя революции.
2 Из удивительных героических событий, в которых бы участвовал писатель, история знает такой случай. Писатель Радищев при Екатерине II написал свою знаменитую книгу "Путешествие из Петербурга в Москву". Это была книга настолько смелая и революционная по своим взглядам, что даже теперь, читая ее, приходится поражаться необычайному мужеству автора. Просто трудно представить, на что мог рассчитывать автор, выпуская такую книгу в царской, крепостной России. Так, например, о крепостном праве у него сказано: "Зверский обычай порабощать себе подобных". И вся книга была - открытое воззвание против царского правительства. Это был призыв к восстанию, так что, кроме смерти или бегства, автор ни на что другое не мог рассчитывать.
Но тут мнение у потомства раскололось. Некоторые считают этот поступок необычайно мужественным. А некоторые считают это какой-то непродуманностью и слепым безрассудством. И приводят в доказательство покорные слова Радищева о его якобы "минутном заблуждении" и его поведение, которое могло быть более гордым и смелым, как у человека, написавшего такую мужественную книгу.
Но тут следует заступиться. Его поведение было совершенно правильным, но нервы у него были плохие, и от этого он не всегда мог сдержаться. И в этом нет ничего удивительного. И это ничего не показывает. И что касается его мужества, то вот его описание. Типографщики не хотели набирать эту книгу, несмотря на разрешение. Тогда Радищев завел типографию у себя в деревне. И там напечатал книгу в количестве шестисот пятидесяти экземпляров. Больше того - он ходил с кипой книг и разбрасывал их по дорогам и на постоялых дворах. И это не было минутным заблуждением, а это было поступком революционера и агитатора.
Его приговорили к смертной казни, но казнь заменили ссылкой в Сибирь. И это был великий гражданин, и о нем надо вспоминать с чувством радости и уважения. И такие люди нередко бывали среди пищущей братии. И об этом так приятно знать.
Теперь прослушайте рассказ о замечательном подвиге Федора Подтелкова. Он происходил из бедной казачьей семьи. И был сыном трудового народа. А в германскую войну он был солдатом гвардейского полка. А после его произвели в подпрапорщики за храбрость и прекрасное знание военной службы. Но это свое прекрасное военное знание он с честью использовал для революции. В апреле 1918 года он уже был командующим Донской советской армией. И вот, желая увеличить эту свою революционную армию, он организовал специальную экспедицию для мобилизации и вербовки казаков северных округов. И с этой целью во главе небольшого отряда он двинулся по казачьим станицам.
Но в одном районе части белогвардейского казачества задержали экспедицию Подтелкова. Они сочувствовали атаману Каледину, который тогда занял Ростов, и поэтому они окружили отряд и обманным образом его разоружили. И приговорили весь отряд к расстрелу. А Подтелкова и его помощника Кривошлыкова, желая унизить, приговорили к повешению.
И вот 11 мая 1918 года в станице Краснокутской было закончено это ужасное дело. Семьдесят шесть человек они расстреляли. А двоих повели вешать. А когда их вешали, они держали себя удивительно хладнокровно и с большим мужеством. Но Подтелков всех поразил своим удивительным поведением. Громадная толпа казаков стояла около виселицы. И Подтелков, держа в руке петлю, обратился к ним с речью. Сначала он сказал: "Минуточку внимания". От этих неожиданных слов толпа буквально замерла. И тогда Подтелков, отстранив рукой растерявшегося палача, сказал:
"Трудовой народ! Я призываю вас не верить в обманные слова, которые говорят вам офицерство и дворянство во главе с атаманом Калединым. Помещики снова хотят пить кровь трудового народа. Неужели вы не видите ? Это есть ваше ослепление. И я призываю вас идти на борьбу за рабоче-крестьянское трудовое дело".
Толпа заволновалась. Начальник караула подъесаул Сенин, закричав: "Не надо слов", вытащил наган и бросился к Подтелкову. Но тут палач снова приступил к своим обязанностям, и через несколько минут все было кончено. Так погиб донской казак Усть-Хоперской станицы, Медведицкого округа, сын трудового народа Федор Подтелков. И в этом было мужество, воля и долг революционера. Тот долг, который выше личных чувств и страха смерти.
И имя Федора Подтелкова надо всем знать не менее, чем прославленные имена других революционных героев. Кстати, в приказе о расстреле всего отряда перечислены семьдесят шесть человек. А внизу, перед самой подписью какого-то контрреволюционера Попова, указано в "А трое не заявили о своей личности". Жаль, что мы не знаем имена этих трех революционеров, у которых хватило мужества и презрения не заявить о своей личности.
Вот еще героический рассказ о французском революционере Луи Бланки (1805-1881). Это был такой неустрашимый человек, что читать о нем просто поразительно. Его два раза приговаривали к смертной казни. Три раза он был ранен в уличных схватках с полицией. Дважды его изгоняли из его любезного отечества. И много раз его бросали в тюрьму под надзор полиции. Это был тот самый Бланки, у которого тридцать восемь лет жизни ушло на тюрьмы и ссылки. Можно представить, какой был натиск на этого революционера.
Но это не меняло его настроения. И он буквально в тот же день по выходе из тюрьмы снова всякий раз с неукротимой энергией принимался за свою революционную работу. Его программа выражалась в таких его словах: раньше народ угнетали знать и духовенство. А сейчас народ угнетают знать, духовенство и финансовая аристократия. И с этим надо покончить. И вот в течение пятидесяти лет он был просто гроза для своего правительства.
Это был тот самый Бланки, о котором Тьер сказал свою историческую фразу. Дело в том, что 18 марта 1871 года в Париже была провозглашена Коммуна. И Бланки за несколько дней до восстания был арестован и брошен в тюрьму. Тогда парижские коммунисты вошли в переговоры с Версальским правительством. Они предложили правительству обменять Бланки на одно довольно важное духовное лицо. Дело в том, что они захватили парижского архиепископа. И вот теперь они хотели поменять одного на другого.
И, значит, послали Версальскому правительству извещение, что они эту духовную особу - крайне нужного правительству архиепископа - могут отдать в обмен на Бланки. Член Версальского правительства кровавый Тьер, несмотря на пламенные просьбы духовенства, отказался произвести эту мену. И он сказал такую историческую фразу:
"Вернуть им Бланки - это то же самое, что послать им в помощь целый армейский корпус".
И это было правильно сказано. Так вот, после разгрома Коммуны Бланки просидел семь лет в тюрьме в Новой Каледонии. Но за три года до смерти его выпустили.
И вот из тюрьмы вышел седой, почтенный семидесятитрехлетний старик - ученый и революционер. Казалось бы, что после такой бурной и тяжелой жизни он вполне заслужил отдых и спокойствие. Но это было не для него. Теперь у него была огромная популярность и большое имя, которое он и не мог не использовать для революции. И тотчас по выходе из тюрьмы он стал разъезжать по всем промышленным центрам. И своими пламенными речами и своим присутствием он вселял уверенность в счастливый и победный конец революционной борьбы. И это, как и вся его жизнь, нам кажется не менее удивительным, чем то, что мы говорили о других. И в этом было не менее мужества и героизма. Он умер в 1881 году и до последнего момента не прекращал работы. И память о нем будет всегда жива.
Конечно, этот рассказ и то, что прежде мы вам рассказали, - это капля в море подобных дел. И эти наши рассказы о героических делах и событиях - только маленький штришок в общем ходе жизни. А чтобы полностью об этом сказать, - надо написать по крайней мере двенадцать томов сочинений. Поскольку революция постоянно выдвигала таких сильных людей и настолько могучие характеры, что только поражаешься и думаешь: значит, эти правы.
И никакое другое дело, кроме этого, не знает ничего подобного. Все доблестные поступки спорта, искусства и науки, все доблестные военные подвиги - все это отчасти меркнет в сравнении с этим. Вот что значит сознание справедливости своих мыслей и высокая цель. И тут можно было бы во множестве привести различные примеры. И частично мы это сделаем. Мы предлагаем вашему вниманию отдел, который по традиции нашей книги следует у нас за историческими новеллами. Этот отдел у нас носит название "Смесь". И вот он перед вами. Он вам добавочно и красочно расскажет о том, как с этим было в прошлом.
Николай I на допросе сказал декабристу Н. Бестужеву: "Я могу простить вас, если поверю, что в вас буду иметь верного слугу". Бестужев ответил: "Я бы желал, чтоб жребий ваших подданных, государь, зависел бы от закона, а не от вашей угодности". Степан Разин необычайно мужественно вел себя во время пытки. Палач, приложив к его груди раскаленное железо и улыбаясь, спросил: "А теперь больно?" - Разин сказал: "Ничуть не больно, будто баба иглой кольнула".
Рабочий (ткач) революционер Петр Алексеев (1849-1891), приговоренный к десяти годам каторги, произнес на суде свою знаменитую речь. Тщетно председатель суда старался остановить его. Алексеев закончил свою речь такими словами: "Скоро поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и тогда ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах...". А 15 ноября 1905 года морской офицер лейтенант Шмидт на восставшем крейсере "Очаков" поднял сигнал: "Командую черноморским флотом".
Ипполит Мышкин, обвинявшийся в процессе 193-х, сказал в своей речи: "Здесь сенаторы из подлости и холопства, из-за чинов и окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью". Во время еврейского погрома в Одессе (1905 год) шесть студентов кавказского землячества (социал-демократической партии), вооруженные револьверами, обороняли целый квартал и сдерживали натиск озверелой черносотенской толпы.
Думская фракция большевиков (1914 год) выступила против войны и против военных кредитов. В тот патриотический момент "всеобщего энтузиазма" этот поступок мог рассматриваться только как государственная измена. За большевистскую работу фракция (Самойлов, Бадаев, Петровский, Шагов, Муранов) была сослана в Сибирь. Бадаев, высланный в Туруханский край, организовал там "пораженческую группу" и вел энергичную агитацию против войны. За это вторично был отдан под суд.
Члену Первого рабочего комитета А. Сонкину (Киев, 1898 год) было поручено срочно разбросать прокламации на машиностроительном заводе. Однако весь завод был оцеплен полицией. Тогда Сонкин, достав пачку реклам мануфактурного магазина, явился к заводу и на глазах полиции стал раздавать прокламации рабочим, а рекламы-листовки - полицейским. Учительница французского языка (в Москве), французская коммунистка Жанна Лабурб, вызвалась повести агитацию среди французских солдат и матросов, занявших Одессу в 1919 году. Была расстреляна офицерами.
Царский генерал А. П. Николаев принимал деятельное участие в организации Красной Армии. - Был захвачен в плен и после избиения приговорен белыми к повешению. На площади (в Ямбурге) у виселицы он после прочтения приговора сказал: "Вы отнимаете у меня жизнь, но вы не отнимете у меня веру в грядущее счастье людей".
Официант "Гранд-отеля", член партии большевиков А. С. Раков в гражданскую войну был военным комиссаром бригады. Находясь в штабе, он был окружен белыми и, не желая сдаться, один забаррикадировался в избе и в течение нескольких часов отстреливался из пулемета. Истратив все ленты, он застрелился. Его голова была оценена финскими белогвардейцами в тридцать тысяч марок золотом.
Я. М. Свердлов за свою короткую жизнь (тридцать четыре года) был шесть раз арестован, два года сидел в крепости, был сослан в Нарымский край (откуда бежал) и наконец был выслан в Туруханский край. Он целиком отдал свою жизнь пролетарской революции.
В 1919 году в здании Московского комитета во время заседания партийных работников была брошена анархистами бомба. Присутствовавший на заседании член партии большевиков Денис Загорский, не растерявшись, схватил в руки шипящую бомбу и пытался выбросить ее в окно. Был разорван на части. Дора Любарская за подпольную работу в Одессе была казнена белыми в начале 1920 года. Оставила такое письмо: "Славные товарищи, я умираю честно, как честно прожила свою жизнь. Через восемь дней мне будет двадцать два года, а вечером меня расстреляют. Мне не жаль, что я погибну, жаль, что мало мною сделано для революции. Целую мою старенькую маму-товарища. Прощайте, будьте счастливы".
Баварский коммунист Левина обвинялся в организации Коммуны. В своей речи прокурор назвал Левина "жалким трусом", якобы бросившим в опасный момент поднятые им массы. На это ложное обвинение Левина ответил: "Я приглашаю вас на мой расстрел, и вы посмотрите, как мужественно умеют умирать революционеры". И как, не правда ли, удивительно читать эти маленькие заметки о больших и замечательных людях. Они отдали свою жизнь для того, чтобы перестроить старый мир крови, слез и огорчений.
На любом поприще жизни история знает удивительные героические поступки, которые тоже могут вызвать радость и почтение. И несколько новелл о таких удивительных делах мы и предложим вашему вниманию. И вы, надеюсь, оцените эти поступки и поймете, что это тоже исключительно хорошо. И тоже достойно уважения. И тоже играет роль в создании новой жизни и новых людей. Вот, например, исторический рассказ о знаменитом греческом философе Диогене. Их, правда, было несколько Диогенов. Но наш был самый значительный, проживавший одно время в бочке.
Он был из города Синопа. И он там им сказал: "Надо жить так, чтобы от жизни не зависеть". Он был большой оригинал. Но только в бочке ему долго не пришлось прожить. Его кто-то, я уж не знаю, продал в рабство. Там у них в Греции это было довольно часто - подобные вещи. В общем, он вскоре выкупился из рабства, и в тот год, о котором идет речь, он жил себе помаленьку у знакомых в Коринфе. И вскоре до того он там прославился своим умом, что все сбегались посмотреть на него.
И вот об его чудном уме дошел слух до мирового властителя Александра Македонского. А это был человек тоже в высшей степени замечательный. Это был гениальный человек, смелый, молодой, энергичный. И он непременно захотел поговорить с этим философом. Он хотел его обласкать. И что-нибудь сделать ему хорошее. И с этой целью однажды со всей свитой этот славный вождь приехал в Коринф и заглянул к философу. Можно представить себе картину. Блестящая кавалькада подъехала к дому. Молодой адъютант, сверкая шлемом, о бращается к собравшейся толпе:
- Послушайте, господа, не тут ли живет этот... как его... Диоген, что ли... Который... что ли... думает...
В толпе, ухмыляясь, говорят:
- Тут. Эвон на завалинке сидит. Загорает на солнце. Чудак действительно.
Александр Македонский, соскочив с лошади, подходит к философу и начинает с ним тихо беседовать. Потом он ему говорит:
- Твой ум, папаша, меня восхищает... Я хочу тебе сделать все, что ты у меня попросишь.
Диоген, усмехаясь, говорит:
- Да мне ничего не надо. Что мне тебя просить?
- Проси решительно об чем хочешь.
Адъютант Александра Македонского шепчет философу:
- Проси, дурак, загородную дачку. Скажи - у меня мамаша слепая. Или проси колесницу с лошадью. Ой, какая раззява... Скажи - дайте колесницу. Скажи - у меня мамаша пешком ходить не может. Да говори ты, олух царя небесного!
Диоген говорит Александру Македонскому:
- Да вот разве что я тебя, голубчик, попрошу - отойди немного в сторонку, а то ты мне загородил солнце.
Конечно, будь на месте Александра какой-нибудь дурак, хам или тупица, тот непременно бы стал кричать, вопить, оскорбляться и, чего доброго, сунул бы нашего славного философа в тюрьму. Но Александр Македонский был великий человек Он засмеялся и сказал: "Знаете, господа, я бы хотел быть Диогеном, если б не был Александром Македонским". И на этом они оба весело рассмеялись и разошлись. И это дало им обоим здоровую зарядку. Вот это молодцы. Прелестные люди. Мы никогда не перестанем на них любоваться. Побольше бы таких и тогда бы жизнь выиграла во многих отношениях. Поскольку ум и великолепное поведение одинаково полезны в жизни, как героизм и мужество.
Из древней жизни вот еще зачитайте небольшую и всем известную побасенку о весьма мужественном поступке. Этот случай, можно сказать, классический, так что вполне полезно его напомнить читателю. Это уже насчет римлян. Там среди них тоже бывали хорошие характеры. Там вот что однажды произошло. Этрусский царь Порсена обложил Рим своими, что ли, этрусскими войсками. Он его осадил. И хотел завоевать. При помощи этих самых этрусков.
По среди римлян нашелся один горячий патриот, которой вызвался убить этого этрусского царя. Это был римский гражданин из плебейского рода - Кай Муций. И вот он ночью пробрался в лагерь к этим этрускам и по несчастной случайности вместо царя убил его писца, который находился в той же палатке. Наверно, это был видный мужчина - этот писец. А царь, наверно, имел какую-нибудь дурацкую невзрачную внешность. Какойнибудь этакий худосочный, с кривым носом, этрусский тип. И Муций, думая, что это писец, убил другого. Очень, конечно, жалко, но ничего не поделаешь - ошибка. В общем, Муция схватили, и этот неказистый царь, похожий на писца, стал его допрашивать и грозить пытками и казнью. Муций сказал:
- Я твоих пыток не боюсь. Вот смотри мое мужество.
И с этими словами он протянул свою руку над жертвенником и стал ее жечь. А в древности некоторые римляне из религиозных побуждений зажигали у себя особые жертвенники. Такая чашка на трех ножках И там у них что-то горит. Запах, наверное, отчаянный. Копоть. И все время надо что-то подкладывать. Пламя, наверное, маленькое, но все-таки класть туда руки не рекомендуется. А наш славный римлянин, несмотря на это, протянул свою правую руку и стал ее жечь. И держал ее до тех пор, пока кисть руки не обуглилась. И при этом он не пикнул и ни один мускул не дрогнул на его лице. Царь, наверно, сначала смеялся, потом стал серьезный и сказал: "Довольно".
А потом совсем его отпустил в Рим. И вскоре снял осаду. Поскольку видит, что там римская публика способна проявить чудеса храбрости. И лучше с такими не связываться. Конечно, может закрасться сомнение - верно ли, он настолько сжег свою руку. Может, он едва сунул руку в огонь и тотчас с криком ее отдернул. И запрыгал от боли. А царь, может, от этих прыжков рассмеялся и отпустил его. И, может, у него всего один пузырь вскочил. А уж история, может, взяла и раздула кадило и нарисовала красоту человеческой души. Но, оказывается, нет. Все, знаете, именно так и было.
И даже нашего героя прозвали Муций Сцевола. То есть - левша. Поскольку у него правая рука после пожара совсем не действовала. И это есть отчасти верное доказательство. Но, конечно, могли бы ему более хорошее прозвище дать. Поступок все-таки незаурядный. Тем более там у них в Риме даже, кажется, скорой помощи не было, так что это особенно усиливает мужество этого римского бойца. В общем, и этим поступком мы вполне любуемся. Он указывает на силу и присутствие духа, что в жизни тоже немаловажно.
Теперь мы расскажем вам удивительную историю, которая закончилась весьма радостно и приятно. И в этой истории, наряду с большим мужеством и силой духа, вы увидите исключительную любовь товарища, и дружескую поддержку, и громадный риск, и все, что с этим. А это тоже что-нибудь да стоит. И эта история во многих отношениях является удивительным событием. И она так интересна, что читается одним духом. Мы собираемся вам рассказать о том, как анархист Кропоткин бежал из Петропавловской крепости. Ему помог бежать его друг - доктор Веймар. И храбрый поступок этого врача мы вполне причисляем к удивительным истори- ям.
Кропоткин был арестован царским правительством и год сидел в ужасном каземате Петропавловской тюрьмы. Ему грозила каторга и ссылка на вечное поселение. И тогда его друзья во главе с этим доктором решили спасти его. И вот однажды, вместе с передачей, Кропоткин получает карманные часы. Это его удивило. Он стал рассматривать часы, и, к его удивлению, он нашел в механизме часов записочку на тончайшей бумаге. И в этой записочке излагался план бегства.
План был такой. В ближайшие дни во время двадцатиминутной тюремной прогулки за стеной крепости Кропоткин услышит игру на скрипке. И это будет знак, по которому он должен добежать до ворот крепости. А у ворот будет ждать лихач, который и отвезет его в назначенное место. Так что все делов было - добежать до ворот. Но это было крайне нелегко. До ворот было шагов триста. А на прогулке за Кропоткиным по пятам следовал солдат с ружьем. А у ворот стоял часовой.
И вот однажды в июльский день по данному сигналу Кропоткин бросился к воротам. Причем это было так неожиданно, что конвойный солдат в первую минуту растерялся. И благодаря этому Кропоткин выиграл несколько шагов. С криком: "Держи!" - конвойный побежал за арестантом и несколько раз пытался ударить его штыком, бросая вперед руку с ружьем, но безуспешно. Причем не стрелял, вероятно уверенный, что арестанта поймают у ворот.
Но у ворот специальный человек (приятель Веймара) отвлек внимание часового. Он ему что-то рассказывал, и часовой слушал развесив уши. Тогда Кропоткин, сбросив для легкости арестантский халат, побежал быстрей. Конвойный приготовился стрелять, но, к счастью, в ворота въехали крестьянские подводы с фуражом, и Кропоткин успел за ними скрыться. И вот еще несколько усилий - и Кропоткин в воротах. И за воротами он видит лихача. Но тут он с ужасом замечает, что в пролетке лихача сидит какой-то блестящий гвардейский офицер. Была секунда, когда Кропоткин замер. И не знал, что ему делать. Но офицер закричал:
- Скорей же, черт побери, прыгай!
Кропоткин одним духом прыгнул в экипаж. Офицер протянул ему складной цилиндр и плащ и сам, вскочив с сиденья и потрясая револьвером, закричал кучеру страшным голосом:
- Гони!.. Убью!..
И великолепный призовой рысак рванул что есть мочи.
Сзади раздались крики: "Держи!" И прогремело несколько выстрелов. Но было поздно. Рысак уже был далеко. И гвардейский офицер (а это был переодетый друг Кропоткина - отважный доктор Веймар) спокойно откинулся на спинку сиденья. И теперь в экипаже ехали роскошные господа - офицер и барин в цилиндре и в крылатке. И проходящие жандармы отдавали честь, хотя где-то вдалеке продолжали кричать: "Держи!" Беглецы выехали на Каменноостровский и вскоре были на квартире у своих друзей.
Однако тут находиться было небезопасно. И Кропоткин уехал за город. А через два дня был уже в Финляндии. И оттуда перебрался в Швецию. Родных Кропоткина продержали два месяца в тюрьме, но, видя, что они ни при чем, отпустили. И это так радостно, что из семьи Кропоткина никто не пострадал. И храбрый доктор Веймар тоже не пострадал. О нем, собственно, никто даже и не знал. И только потом все это выяснилось. Вот какие бывают врачи и доктора. И это весьма приятно знать. И даже у таких врачей хочется лечиться.
В общем, поступки, подобные рассказанным в этих трех новеллах, нас тоже трогают своим величием и мужеством. А что касается до работников науки и искусства, то многие из них в этом смысле были на должной высоте. И некоторые их поступки тоже нас поражают своим величием. И тут мы для примера и доказательства приводим несколько заметок о доблестных и славных делах деятелей этого рода.
Итальянский ученый Лацциаро Спалланциапи (умер в 1799 году), изучая жизненные процессы человеческого организма, произвел множество опытов над самим собой. Он вводил в кровь различные микробы и для наблюдения над пищеварением проглатывал малосъедобные и вовсе несъедобные вещества. Умирая, он скачал: "У меня плохое сердце, и я прошу - тотчас после моей смерти исследуйте его получше, быть может, это даст новый факт для изучения сердечных болезней".
Микеланджело всю колоссальную мощь и страстность своей личности отдал живописи, в ущерб всей своей жизни. Работая в Ватикане над своими гениальными фресками, он нередко дни и ночи проводил на лесах, лежа в неудобной позе под самым потолком. Ночью он работал, прикрепив свечку к обручу, надетому на голову. Воск нередко залеплял ему глаза. Благодаря этому он в дальнейшем потерял зрение. И его, слепого старика, водили в музеи, где он с наслаждением ощупывал руками скульптурные работы.
Бетховен отказался от любви, предложенной одной из его поклонниц. Он сказал своим друзьям: "Если б я таким образом захотел тратить свои силы, что бы осталось для лучшего, для благородного". Оп писал тогда свою знаменитую Шестую симфонию.
Однако, помимо всего перечисленного, бывает еще один сорт героизма и мужества. И это тоже нас может удивлять своей силой. Но полного восхищения это у нас не вызывает. Мы говорим о храбрых поступках, которые, так сказать, лишены большой цели и значения. Ну, например, был такой знаменитый протопоп и писатель Аввакум. И он проявил исключительное мужество. Его пытали, кидали в тюрьмы и в ссылки. Подкупали Упрашивали наконец отказаться от его идеи. Но он так и не сдался. И настаивал на своем. Пока его не убили. А вся его идея заключалась, извините, в том, что он был против того, чтобы публика крестилась тремя перстами. Он говорил, что верующих это должно смущать. Что это им может напоминать кукиш в его первоначальной форме. И настаивал на двух пальцах. И так с этой славной идеей и помер. Его сожгли. И он даже с костра кричал: "Еретики, мерзавцы!"
Согласитесь сами, что подобный храбрый поступок может удивлять, но восхищения он не вызовет, поскольку идейка все-таки слабовата. Хотя как сказать - если поглядеть историю, то нередко именно через такие дела многие и заканчивали свою бурную жизнь. И много буйных голов слетело к черту за небольшое, в сущности, дело - двумя или тремя перстами креститься.
Или второй случай. Фельдмаршал Миних. Его, как известно, при Елизавете Петровне в 1742 году судили. Он, собственно, засыпался по общественному делу. Он у прежней царицы состоял в фельдмаршалах. И та относилась к нему благосклонно. А эта новая прямо как с цепи сорвалась. И только свергли с престола эту добродушную молоденькую дуру Анну Леопольдовну со своим детенышем, как Елизавета Петровна сразу вдруг велела отдать под суд нашего почтенного фельдмаршала. И вдобавок председателем суда назначили одного из его подчиненных - Трубецкого. Трубецкой на суде говорит:
- Подсудимый Миних, признаете ли вы себя виновным?
Миних говорит:
- Я в одном только виноват, господин судья.
- В чем же именно?
- Именно в том, - сказал Миних, - что я тебя, собаку, не повесил, когда ты у меня в прошлом годе попался в плутовстве, будучи кригс-комиссаром.
От этого смелого ответа многие в суде фыркнули. А председатель побледнел и без сожаления приговорил Миниха к смертной казни. Но Елизавета Петровна, отличаясь слабостью нервов, не захотела казни и велела сослать на вечное поселение. И в этом ответе Миниха было, конечно, много храбрости и мужества. Другие бы стали ныть и подхалимничать. А этот сделал такой гордый ответ. Но тут, конечно, были личные счеты - сильная ненависть и желание обидеть. И потому подобный поступок при всей его храбрости нас только может удивлять, но к человеку мы останемся холодны и равнодушны. Нам, как бы сказать, даже наплевать на него. Вот что значит цель и устремление.
В общем, из двух последних новелл можно вывести заключение, что в лю- бом поступке немаловажную роль играет цель и назначение. И там, где цель ничтожна, там даже храбрейший поступок может вызвать нашу насмешку. А где цель высока, там героизм, как мы видели, достигает своего величия.
А правильная и великая цель совместно с героической борьбой и удивительным мужеством создала, например, социальную революцию. И на этой революции завершилось прошлое, и наступило настоящее. И о прошлом, перелистывая историю, мы вам говорили. А что касается настояще го, то оно перед вашими глазами. И все вы видите, что это такое. Это то, что жизнь из рук владельцев заводов, банков и магазинов и из рук помещиков окончательно перешла в руки тех, кто работает. И это есть одно из самых удивительных событий и перемен, известных за все время.
И наблюдатели этих перемен должны учитывать, что настоящий момент в сравнении с тем, что будет, еще не совсем показателен для наблюдений. А некоторые трудности наших дней еще ничего не говорят. А то, что сделано почти из ничего, - уже чрезвычайно много. А то, что будет вскоре, - будет в высшей степени хорошо, поскольку все будет делаться для себя, - а никто сам себе не враг. Трудящиеся сами разберутся что к чему. Но то, что есть, не пришло само по себе. А было проявлено для этого высшее мужество и сила духа, и были испытаны большие страдания и огромные потери. А из удивительных событий, происшедших в эти годы, помимо указанного, можно назвать такие.
Первое удивительное событие - это гражданская война, закончившаяся полным поражением барской России. Как сказал наш славный советский поэт:
За это бились под Орлом,
Под Жмеринкой дрались,
За эту драку, черт возьми, кривую как коса,
Нас всех, оставшихся в живых, берут на небеса.
Но нам, ребята, не к лицу благословенный край.
И действительно, в эту войну многими было проявлено такое мужество и такой героизм, что мало что с этим может равняться! И имена этих героев у всех на устах. И некоторые из них погибли, а некоторые живы, и их можно видеть. И имена тех и других будут записаны на мраморную доску золотыми буквами. А второе удивительное событие было такое, что частные торговцы и купцы с их привычкой ежедневно торговать потерпели окончательное поражение и сошли со страниц новейшей истории со своими актуальными лозунгами: "Не обманешь - не продашь", "Кто прост, тому коровий хвост" и "Деньги не пахнут".
Что касается до третьего удивительного события, то оно - Большие Перемены. Еще не так давно поэт писал такие стихотворные строчки, в которых ради сомнительной рифмы допущена поэтическая вольность:
Довольно гнить и ноять
И славить взлетом гнусь, -
Уж смыла, стерла деготь
Воспрянувшая Русь.
Однако эти строчки уже ничего не говорят. И смывшая деготь Русь из соломенной и деревянной стала железной. И нищая деревенская страна, перестроенная на новом, коллективном основании, создала новое прекрасное хозяйство и новый, еще не записанный быт. И это тоже абсолютно удивительное явление, которое само за себя говорит без всякой записи.
А четвертое удивительное событие уже видно всем. И мы не будем затруднять читателя объяснением, как и чего, и не будем затрагивать вопросов политической экономики. Только скажем, что материальное улучшение, которое растет, все время будет возрастать. И мы в этом уверены и на это вполне надеемся. И оно, наверно, так и будет. И когда это целиком подтвердится, то это удивительное событие оценят все без исключения, и все запишут его в своем сердце.
А что касается пятого удивительного события, то оно - Большая Работа. И она с такой силой велась и так энергично, что это всех привело в изумление. И даже некоторые сказали: это чересчур опасно для ихнего здоровья. И это действительно была такая громадная работа, небезопасная для здоровья, что представитель дворянского класса может просто не понять, что это такое. Как в свое время поэт Некрасов сказал, обращаясь к своему светскому читателю:
Эту привычку к труду благородную
Нам бы не худо с тобой перенять,
Благослови же работу народную
И научись мужика уважать.
И мы к этому стиху добавим, что мы, в свою очередь, должны научиться уважать друг друга и быть друг к другу внимательны и любезны. А то если работу нежно любить, а людей забывать, то получится не то, что требуется. Так что уважать людей и любить их надо со всей силой своего сознательного сердца. И это на голубом мраморе надо записать черными буквами с пятью восклицательными знаками.
Может быть, конечно, мы позабыли сказать еще о каких-нибудь удивительных событиях, - просьба отметить их в своей памяти. А что касается удивительных и славных дел за границей, то это очень часто у них бывает. И там находятся такие исключительные герои и бывают такие великолепные поступки храбрости и мужества, что даже враги поражаются, и они этим напуганы, страшно сердятся, мстят и убивают. И вы об этом по временам читаете. И имена этих героев у вас на устах. И эти прекрасные имена тоже будут высечены на мраморе золотыми буквами. И вот на этом, друзья, мы позволим себе закончить описание удивительных исторических событий и краткий перечень удивительных событий на- шего времени. Так пожелаем же счастья и удачи новым людям и новой удивительной жизни, которая развертывается перед вашим взором.
Здравствуй, новая молодая жизнь! Вот теперь все принадлежит самим трудящимся, и поэтому мы надеемся, что все будет хорошо и что все рабские чувства и мысли, созданные мрачной историей - суетливая услужливость, лакейская угодливость и чрезмерная готовность, - уйдут и исчезнут и никогда не будут больше унижать человеческое достоинство. Это было создано страхом и свирепой борьбой за существование и всем неприглядным ходом истории. Так здравствуй же, новая молодая жизнь, - не такая, как записана в истории. И на этом приятном восклицании, в котором много радости и надежды, мы и заканчиваем наш отдел с пожеланием всего хорошего. Попросим вас только зачитать небольшое послесловие к пятому отделу.
Итак, друзья, наш славный пятый отдел закончен. Так что же мы видим, прочитавши все это - исторические новеллы и краткий конспект современных удивительных событий из наших дней. А мы видим, что сквозь все невозможные невзгоды, сквозь мрак, холод и туман всегда пробиваются светлая мысль, бодрость, надежда и мужество. Мы видим, как наряду с жалкими и низкими поступками происходят удиви тельные поступки, достойные наивысшего названия и одобрения . Мы, наконец, видим, как меняется наша жизнь и как из одной она делается другой - такой, как это будет нужно и полезно для населения. И мы теперь рады случаю поговорить с поэтом, который в свое время так сказал, не видя пятой части жизни.
Как часто плачем - вы и я
Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней.
Но мы холода и мрака грядущих дней не видим. А мы видим и представляем себе иные и великолепные картины. И очень хорошо, что поэт ошибся. И на этом, друзья, мы заканчиваем пятую и последнюю часть нашей Голубой книги. Впрочем, для развития мыслей мы еще предложим вашему вниманию такое, что ли, специальное приложение. И в этом приложении вам будет рассказано кое-что забавное и смешное. И этот наш добавочный отдел отчасти будет приложением к пятой части, а отчасти он будет завершать всю нашу книгу в ее близком конце. И это будет, так сказать, мост, по которому вы плавно перейдете на житейский берег после долгих литературных путешествий.
В общем, мы предлагаем вам зачитать пять современных новелл по числу наших отделов и с их значением. Так, например, первая новелла будет о деньгах в их удивительном значении. Вторая - о любви тоже в удивительном преломлении. И так далее. Вплоть до конца. Итак, начинаются наши развлекательные новеллы, написанные для развития мыслей и для того, чтоб посмеяться и получить бодрую зарядку.
Одна молодая особа, весьма недурненькая и развитая брюнетка, решила в этом году непременно разбогатеть. То есть не то чтобы она хотела заполучить сказочное богатство, как это иной раз бывает в странах капитала среди миллионеров и спекулянтов. Нет, она, конечно, этого не хотела. То есть, вообще-то говоря, она именно как раз этого и хотела. Но только она не понимала, как это теперь бывает. И потому она решила иметь то, что в пределах возможного.
Она хотела иметь какой-нибудь голубой фордик с постоянным, что ли, шофером. Стандартную дачку. Некоторый счет в Торгсине. И, конечно, какое-нибудь знатное положение мужа, чтоб ей бывать повсюду и всех видеть. А муж у нее был обыкновенный инженер. То есть он был гидролог. Это у них там что-то насчет воды. А если это так, то он, конечно, никаких там особых колонн не проектировал, за что бы ему шли деньги и премии, как творцу новых идей и положений. Короче говоря, он жил помаленьку на свои семьсот монет. И, будучи энтузиастом своего дела, был до некоторой степени вполне доволен.
Супругу же его не устраивала эта сумма. И, будучи женщиной праздной и пустенькой, со слабым мировоззрением, она мечтала о сказочной роскоши и так далее. А ей кто-то сказал, что вообще как будто писатели живут довольно недурно. Что некоторые из них имеют пишущие машины, отдельные квартиры, дачи, а иной раз даже и автомобиль. И пусть она среди этой прослойки что-нибудь себе поищет. Но Лиза не знала, где ей этого искать. И потому она не без поспешности сошлась с одним первым попавшимся автором.
Но, между нами говоря, этот инженер человеческих душ, как нарочно, оказался на редкость несостоятельным и ограниченным субъектом. И вдобавок он был любитель алкоголя. Благодаря чему через месяц он выразил желание, чтоб она непременно где-нибудь служила. Поскольку он сам на себя не надеялся, создавая слабые, маловысокохудожественные книги, не отражающие в полной мере величие эпохи. В общем, он не оправдал ее надежд, и тогда она покинула этого своего выродка, потеряв при этом веру в литературу и в ее могущество.
В общем, она вернулась к своему супругу. Но, вернувшись, она не оставила своих пылких надежд и только ждала, чтоб что-нибудь у нее поскорей случилось. И вот как раз тогда ее познакомили с одним иностранцем. Ей представили его в ресторане. И сказали, что он интурист. И что он живет в отеле, но этим недоволен и мечтает найти комнату в частном доме месяца на два. Нет ли у нее такой? И хотя у нее этого не было, но она тем не менее крайне обрадовалась и решила на два месяца переселить куда-нибудь свою преподобную мамашу, чтоб только ей не упустить избалованного иностранца, не могущего проживать в неуютных, шумных отелях среди звонков и приходящих девиц. В общем, этому интуристу и изнеженному аристократу она устроила у себя в квартире комнату. И хотя супруг ее не допускал до этого, но она на своем настояла. И тот к ним переехал со своим ослепительным гардеробом, одеколоном, фотоаппаратом и так далее.
И вот Лиза, думая, что наступил главный момент в ее жизни, сошлась с этим иностранцем. И тот ее исключительно полюбил. И сделал ей формальное предложение. На что она согласилась и даже сверх того - очень тому обрадовалась, прямо до того, что и описать нельзя. И тогда она сразу бросила мужа. И стала с ним жить в мамашиной комнате. И хотя ее иностранец по-русски почти не говорил, а она, наоборот, говорила только по-русски, тем не менее это отнюдь не послужило преградой для их взаимного международного счастья.
В общем, она была счастлива и мечтала о Париже, Лондоне, Средиземном море и так далее. Но через месяц интурист, научившись более сносно выражать по-русски свои мысли, как-то раз особенно разговорился о том, о сем на этом языке, и из разговора она отчасти выяснила, что тот вовсе не собирается уезжать в Европу. А напротив, он даже хочет тут обосноваться. И что по случаю затруднительных дел там у них за границей закрылось какое-то предприятие, и он по этому случаю остался как бы даже без работы. Вот почему он и прибыл в Союз, надеясь тут найти что-нибудь по своей специальности.
Она, побледнев, попросила его повторить эти грубые русские фразы о том, о сем. И он снова сказал ей то же самое, добавив, что у него есть большие надежды здесь у нас устроиться, поскольку он специалист по шипучим водам и тут в Союзе это как раз, наверное, очень надо. И если он устроится, тогда через год они смело смогут съездить в Париж, если уж она так этого хочет. Тогда она, вспыхнув, не без яду спросила, зачем же он при своем положении, будучи простым безработным, называется интуристом и при этом не оставляет своих изнеженных привычек и не живет в дешевом номере. А своим видом и поведением смущает окружающих, допуская их делать невесть какие выводы. Тогда он заметил ей, что вот именно он как раз и переехал из отеля к ним ради, так сказать, экономии.
Тогда она заплакала, сказав, что если это так, то в ее слабой голове спутались все понятия об устройстве мира. И что об интуристах она была совершенно другого мнения. Она думала, что они все без исключения ездят ради прихоти и любопытства, а не ради того, зачем он прибыл. Не хватало, дескать, ей еще за безработных выходить. Ведь этого даже у нас нету. А тут вот она нашла такого. Так уж лучше она выйдет замуж за нашего конторщика и будет получать свои сто целковых, чем что-либо другое. И она от обиды и унижения три дня плакала И велела интуристу уехать в отель, поскольку мама жила на улице.
В общем, она рассталась с ним, поскольку, тем более, ее первый муж, как выяснилось, сделал какую-то крупнейшую экономию на службе и за это получил десять тысяч рублей премии, что и было объявлено в газетах. Однако супруг, не зная еще, что она к нему вернется, отдал эти деньги на строительство. Он был большой энтузиаст и был отчасти равнодушен к деньгам. Вот он и отдал эту сумму государству. А она, вернувшись и узнав об этом, до того расстроилась, что супруг боялся за целость ее рассудка. И тогда она, успокоившись, снова затаила в душе решение найти что-нибудь лучшее.
А ей кто-то сказал, что тот самый злосчастный писателишка, с которым она недавно жила и не была счастлива, неожиданно сильно пошел в гору. Он бросил писать свои слабые вещицы и неожиданно вдруг написал пьеску, которая по силе, говорят, не уступала Борису Шекспиру, или что-нибудь вроде этого. И что он теперь буквально великолепно зарабатывает. Она, огорчившись, что не подождала этой хорошей полосы, снова хотела сойтись с этим драматургом. Но он, оказалось, уже имел две семьи и был сравнительно счастлив. Тогда она, подойдя благодаря этому знакомству несколько ближе к театральным делам, нашла тут большие возможности. Вдобавок ее в театре познакомили с одним эстрадным комиком, который, говорят, зарабатывал очень, очень крупные деньги.
Она хотела было сразу сойтись с этим комиком, но в последний момент испугалась какого-нибудь надувательства или подвоха с его стороны, вроде как было у ней с интуристом, или что-нибудь вроде этого. И тогда она не вышла за него замуж, а решила, если на то пошло, сама стать артисткой. И она стала изучать характерные танцы, чтоб с ними как-нибудь выступить на эстраде и зарабатывать, как другие. Но от хронических ее неприятностей с интуристом и с писателем у нее доктора нашли невроз сердца и нервную сыпь на теле. И поэтому она стала учиться петь.
И сейчас она поет. И уже начала порядочно зарабатывать в закрытых концертах и в домах отдыха. А мужу она сказала, что теперь она с ним останется жить. Что раньше у нее были старые взгляды на деньги и супружеские отношения, но что сейчас, получая до тысячи рублей и больше за свое пение, она вполне перевоспиталась и даже довольна и идет не против самостоятельности женщин. Но довольство ее продолжалось до тех пор, пока ей не рассказали об ее интуристе. Ей сказали, что этот ее иностранец нашел здесь по своей редкой специальности очень хорошее место, получил прекрасное содержание, женился на одной девице и с ней выехал к себе на родину для устройства своих дел и чтобы привезти сюда автомобиль. Ей сказали, что она, наверное, плохо договорилась с ним по-русски, если упустила такой экземпляр.
Вот это известие она действительно перенесла с трудом. И у нее даже пропал голос. Но через две недели она снова оправилась и сейчас опять поет, как умеет. Но сыпь на коже у нее так и осталась. Вот какие бывают барышни. И вот что с ними случается, когда они хотят получить деньги не так, как это у нас принято. А что она после этого стала артисткой, то для нее это очень хорошо, а для публики это, наверно, весьма посредственно. И, конечно, в таких случаях всегда лучше танцевать, чем петь. И молодые особы должны учитывать это горячее пожелание публики. А в общем, даже и зарабатывая деньги, надо стараться иметь иной характер и иное сердце, чем у вышеуказанной молодой особы!
В общем, этот рассказ есть до некоторой степени описание удивительного события, связанного с деньгами. И тут, главное, удивительно, как праздная женщина прежней, так сказать, конструкции потерпела неожиданное поражение. А второй удивительный момент рассказа - это как инженер отдал премию на строительство. И это наш первый удивительный рассказ. А второй рассказ будет касаться удивительного события в любви. И вот он перед вами.
Вот интересно. Подрались два человека. Схватились два человека, и слабый человек, то есть совершенно ослабевший, золотушный парнишка, наклепал сильному. Прямо даже верить неохота. То есть как это слабый парень может, товарищи, нарушить все основные физические и химические законы ? Чего он сжулил? Или он перехитрил того? Нет! Просто у него личность преобладала. Или я так скажу - мужество. И он через это забил своего врага.
А подрались, я говорю, два человека. Водолаз, товарищ Филиппов. Огромный такой мужчина, с буденновскими усами. И другой парнишка, вузовец, студент. Такой довольно грамотный, полуинтеллигентный студентик. Между прочим, однофамилец нашего знаменитого советского романиста Малашкина. Водолаз Филиппов, я говорю, был очень даже здоровый тип. В водолазном деле слабых, конечно, не употребляют, но это был ужасно здоровый дьявол. А студент был, конечно, мелковатый, непрочный субъект. И он красотой особой не отличался. Чего-то у него завсегда было на морде. Или золотуха. Я не знаю. Вот они и подрались.
А только надо сказать, промежду них не было классовой борьбы. И тоже не наблюдалось идеологического расхождения. Они оба были совершенно пролетарского происхождения. У них драка возникла на любовной подкладке. Они просто, скажем грубо, не поделили между собой бабу! На этом году р еволюции они не поделили бабу! Это ж прямо анекдот. Такая была Шурочка. Так, ничего себе. Ротик, носик - это все есть. Но особенно такого сверхъестественного в ней не наблюдалось. А водолаз, товарищ Филиппов, был в нее сильно и чересчур влюбившись.
А она с ним немножко погуляла и перекинулась на сторону полуинтеллигенции. Она на Малашкина кинулась. Может, он ей разговорчивей показался. Или у него руки были чище. И у нее с ним возникла пылкая любовь. А тот, знаете, и сам не рад своему счастью. Потому, глядит, очень ужасный у него противник. Однако виду не показывает. Ходит довольно открыто и водит свою мадам в разные места. И водит храбро, под ручку. Так через двор и ведет, в то время как водолаз на них смотрит. Но студент виду не показывает, что робеет, и знамя своей любви высоко держит. А водолаз, конечно, его задевает. Прямо не дает ему дыхнуть. Называет его разными хамскими именами и при случае в грудь пихает. Пихнет и говорит:
- А ну, выходи на серенаду! Сейчас я тебе, паразит, башку отвинчу.
Ну, конечное дело, студент терпит. Отходит. А раз однажды стоят ребята во дворе дома. Тут все правление. Члены. Контрольная комиссия. Водолаз тоже сбоку стоит. И вдруг идет по двору Костя Малашкин со своей Шурочкой. И так как-то мило идут. Любовно. А водолаз нарочно громко говорит контрольной комиссии:
- На морде, говорит, проказа, а между прочим, любовь крутит и барышень до самых дверей провожает.
Тогда студент провожает свою даму и возвращается назад. Он возвращается назад, подходит до компании и ударяет товарища водолаза по морде. Водолаз, конечно, удивляется такому нахальству и хлоп, в свою очередь, студента. Студент брык наземь. Водолаз к нему подбегает и хлоп его обратно по брюху и по разным важным местам. Тут, конечно, контрольная комиссия оттеснила водолаза от студента. Поставили того на ноги. Натерли его слабую грудку снегом и отвели домой. Тот ничего, отдышался и вечером вышел подышать свежей прохладой.
Он вышел подышать прохладой и на обратном ходу встречает водолаза. И тогда он снова быстрым темпом подходит до водолаза и обратно бьет его в харю. Только на этот раз не было контрольной комиссии, и водолаз, товарищ Филиппов, порядочно отутюжил нашего студента. Так что пришлось его на шинельке домой относить. Только проходит, может, полторы недели. Студент совершенно поправляется, встает на ножки и идет на домовое собрание. Он идет на домовое собрание и там обратно встречает водолаза. Водолаз хочет его не увидеть, а тот подходит до него вплотную и снова ударяет его по зубам.
Тут снова происходит безобразная сцена. Студента кидают, вращают по полу и бьют по всем местам. И снова уносят на шинельке. Только на этот раз дело оказалось серьезней. У студента буквально, как говорится, стали отниматься передние и задние ноги. А дело было к весне. Запевали птички, и настурции цвели. И наш голубчик студент после этой битвы ежедневно сидел у раскрытого окна - отдыхал. И водолаз завсегда отворачивался и проходил мимо.
А когда к водолазу подходил народ, даже хотя бы с контрольной комиссии, он ужасно сильно вздрагивал и башку назад откидывал, будто его бить собирались. Через недели две студент еще три раза бил водолаза и два раза получил сдачи, хотя не так чувствительно. А в третий и в последний раз водолаз сдачи не дал. Он только потер побитую морду и говорит:
- Я, говорит, перед вами сдаюсь. Я, говорит, через вас, товарищ Костя Малашкин, совершенно извелся и форменно до ручки дошел.
Тут они полюбовались друг другом и разошлись. Студент вскоре расстался со своей Шурочкой. А водолаз уехал на Черное море нырять за "Черным принцем". На этом дело и кончилось. Так что сила - силой, а против силы имеется еще одно явление. И этот рассказ есть удивительнейшее событие из любовной жизни. А что касается коварства, то нам вспоминается такое забавное происшествие. И оно отчасти тоже удивительное.
Конечно, об чем может быть речь, - дети нам крайне необходимы. Государство без них не может так гладко существовать. Они нам - наша смена. Мы на них надеемся и расчеты на них строим. Тем более взрослые не так легко могут расстаться со своими мещанскими привычками. А детишки, может быть, подрастут и определенно выровняют нашу некультурность. Так что в этом отношении детей мы прямо на руках должны носить, и пыль с них сдувать, и носики им сморкать. Невзирая на то - это чаш ребенок или ребенок чужой и нам посторонний.
А только этого как раз мало наблюдается в нашей жизни со стороны обывателей. Нам вспоминается одно довольно оригинальное событие, которое развернулось на наших глазах в поезде, не доезжая Новороссийска. Которые были в этом вагоне, те почти все в Новороссийск ехали. И едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще бабешечка. Такая молодая женщина с ребенком. У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет. Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе. Вот она к нему и едет. И вот она едет к мужу. Все как полагается: на руках у ней малютка, на лавке узелок и корзинка. И вот она едет в таком виде в Новороссийск.
Едет она к мужу в Новороссийск. А у ней малютка на руках очень такой звонкий. И орет, и орет, все равно как оглашенный. Он, видать, хворает. Его, как оказалось, в пути желудочная болезнь настигла. Или он покушал сырых продуктов, или чего-нибудь выпил, только его в пути схватило. Вот он и орет. Одним словом - малютка. Он не понимает, что к чему и зачем у него желудочек страдает. Ему сколько лет ? Ему, может быть, три года или там два. Не наблюдая детей в частной жизни, затруднительно определить, сколько этому предмету лет. Только он, видать, октябренок. У него такой красный нагрудник повязан.
И вот едет эта малютка со своей мамашей в Новороссийск. Они едут, конечно, в Новороссийск, и, как назло, в пути с ним случается болезнь. И по случаю болезни он каждую минуту вякает, хворает и требует до себя внимания. И, конечно, не дает своей мамаше ни отдыху, ни сроку. Она с рук его два дня не спущает. И спать не может. И чаю не может попить. И тогда перед станцией Лихны - она, конечно, обращается до пассажиров:
- Я, говорит, очень извиняюсь, - поглядите за моим крошкой. Я побегу на станцию Лихны, хотя бы супу скушаю. У меня, говорит, язык в глотке прилипает. Я, говорит, ну, прямо не предвижу конца. Я, говорит, в Новороссийск еду до своего мужа.
Пассажиры, конечное дело, стараются не глядеть, откуда это говорится, отворачиваются, дескать, еще чего: то орет и вякает, а то еще и возись с ним! Еще, думают, подкинет. Смотря какая мамаша. Другая мамаша очень свободно на это решится. И хотя в дальнейшем этого не случилось и любящая мать осталась при своем ребенке, однако пассажиры не знали всей этой дальнейшей ситуации и в силу этого отнеслись к просьбе сдержанно - одним словом, отказали. И, значит, не берутся. А едет в вагоне, между прочим, один такой гражданин. Он, видать, городской житель. В кепочке и в таком международном прорезиненном макинтоше. И, конечно, в сандалиях. Он так обращается до публики:
- То есть, говорит, мне тошно на вас глядеть. То есть, говорит, что вы за люди - я прямо дивуюсь! Нельзя, говорит, граждане, иметь такой слишком равнодушный подход. Может, на наших глазах мать покушать затрудняется, ее малютка чересчур сковывает, а тут каждый от этих общественных дел морду отворачивает. Это, ну, прямо ведет к отказу от социализма.
Другие говорят:
- Вот ты и погляди за крошкой! Какой нашелся бродяга - передовые речи в спальном вагоне произносить!
Он говорит:
- И хотя я есть человек холостой, и мне чертовски спать хочется, и вообще не мое дело в крайнем случае за это самое браться, но я не имею такого бесчувствия в детском вопросе.
И берет он малютку на руки, качает его и пальцем его забавляет. Конечно, молодая женщина очень горячо его благодарит и на станцию Лихны сходит. Уходит она на эту станцию в буфет и долго не является. Поезд стоит десять минут. Эти десять минут проходят, и уже дается сигнал. И дежурный машет красной шапкой. А ее нету... И уже дергается состав, и поезд бежит по рельсам, а молодой матери нету. Тут происходят разные сцены в вагоне. Которые открыто хохочут, которые хватают за тормоза и хотят состав остановить.
А сам, который в сандалиях, сидит побледневший, как сукин сын, и спать больше не может. И речей больше не хочет произносить. Он держит малютку на своих коленях и разные советы слушает. Ну, один, конечно, советует телеграмму за свои деньги дать, другие, напротив того, говорят:
- Довезите до Новороссийска и сдайте на станции в охрану. А если там малютку не примут, то усыновите в крайнем случае.
А малютка, между тем, вякает, хворает и с рук нипочем не уходит. И вот проходят отчаянные два часа, и поезд, конечно, останавливается на большой станции. Который в сандалиях берет свою малютку за ножки и хочет пойти на платформу в транспортную охрану. Только вдруг молодая мамаша в вагон вкатывается. Она входит в вагон и так защищается:
- Я, говорит, извиняюсь! Я как горячего супу покушала, так меня сразу и разморило, и я нарочно зашла в тот соседний вагон и маленько там подзаснула. Я, говорит, два дня не спавши. А если бы в этот вагон зашла, я навряд ли бы выспалась.
И берет она своего крошку и снова его нянчит. Который в сандалиях говорит:
- Довольно неаккуратно поступаете, гражданка! Но раз вы поспали, то я вхожу в ваше положение. Дети нам - наша смена, - я не против за ними поглядеть.v Тут в вагоне происходит веселый смех, дающий здоровую зарядку. Который в сандалиях говорит:
- Только, конечно, надо предупреждать. А то я за эти два часа много пережил. Вот это нехорошо с вашей стороны.
Тут снова в вагоне происходит веселый взрыв смеха. И тогда который в сандалиях тоже начинает улыбаться, и вскоре он вполне прощает маленькое коварство, допущенное со стороны матери. И тогда все кончается к общему благополучию. И наш следующий рассказ есть удивительное событие в области неудач.
Презабавная история произошла со мной на транспорте этой осенью. Я ехал в Москву. Из Ростова. Вот подходит почтово-пассажирский поезд в 6.45 вечера. Сажусь в этот поезд. Народу не так чтобы безобразно много. Даже в крайнем случае сесть можно. Прошу потесниться. Сажусь. А дело, я говорю, к вечеру. Не то чтобы темно, но темновато. Вообще сумерки. И огня еще не дают. Провода экономят. Так вот, гляжу на окружающих пассажиров и вижу - компания подобралась довольно славная. Такие все, вижу, симпатичные, не надутые люди. Прошу их запомнить.
Один такой без шапки, длинногривый субъект, но не поп. Такой вообще интеллигент в черной тужурке. Рядом с ним - в русских сапогах и в форменной фуражке. Такой усатый. Только не инженер. Может быть, он сторож из зоологического сада или агроном. Только, видать, очень отзывчивой души человек. Он держит своими ручками перочинный ножик и этим ножиком нарезает антоновское яблоко на кусочки и кормит своего другого соседа - безрукого. Такой с ним рядом, вижу, безрукий гражданин едет. Такой молодой пролетарский парень. Без обоих рук. Наверное, инвалид труда. Очень жалостно глядеть.
Но он с таким аппетитом кушает. И поскольку у него нету рук, тот ему нарезает на дольки и подает в рот на кончике ножа. Такая, вижу, гуманная картинка. Сюжет, достойный Рембрандта. А напротив них сидит немолодой, седоватый мужчина в черном картузе. И все он, этот мужчина, усмехается. Может, до меня у них какой-нибудь забавный разговор был. Только, видать, этот пассажир все еще не может остыть и все хохочет по временам:
"хе-е" и "хе-е".
А очень меня заинтриговал не этот седовласый, а тот, который безрукий. И гляжу я на него с гражданской скорбью, и очень меня подмывает спросить, как это он так опростоволосился и на чем конечности потерял. Но спросить неловко. Думаю, попривыкну к пассажирам, разговорюсь и после спрошу. Стал посторонние вопросы задавать усатому субъекту, как более отзывчивому, но тот отвечает хмуро и с неохотой. Только вдруг в разговор со мной ввязывается первый, интеллигентный мужчина, который с длинными волосами. Чего-то он до меня обратился, и у нас с ним завязался разговор на разные легкие темы: куда едете, почем капуста и есть ли у вас жилищный кризис на сегодняшний день. Он говорит:
- У нас жилищного кризиса не наблюдается. Тем более мы проживаем у себя в усадьбе, в поместье.
- И что же, - говорю, - вы там комнату имеете или собачью будку ?
- Нет, - говорит, - зачем комнату. Берите выше. У меня девять комнат, не считая, безусловно, людских, сараев, уборных и так далее.
Я говорю:
- Может, врете ? Что же, говорю, вас не выселили в революцию, или это есть совхоз ?
- Нет, - говорит, - это есть мое родовое имение, особняк. Да, вы, говорит, приезжайте ко мне. Я иногда вечера устраиваю. Кругом у меня фонтаны брызжут. Симфонические оркестры поминутно вальсы играют.
- Что же вы, - говорю, - я извиняюсь, арендатор будете, или вы есть частное лицо ?
- Да, - говорит, - я частное лицо. Я, между прочим, помещик.
- То есть, - говорю, - как вас, позвольте, понимать? Вы есть бывший помещик? То есть, говорю, пролетарская революция смела же вашу категорию. Я, говорю, извиняюсь, чего-то не разобрался в этом деле. У нас, говорю, социальная революция, социализм, какие у нас могут быть помещики ?
- А вот, - говорит, - могут. Вот, говорит, я помещик. Я, говорит, сумел сохраниться через всю вашу революцию, и, говорит, я плевал на всех - живу как бог. И нет мне дела до ваших, подумаешь, социальных революций.
Я гляжу на него с изумлением и прямо не понимаю, что к чему. Он говорит:
- Да вы приезжайте - увидите. Ну, хотите - сейчас заедем ко мне. Очень, говорит, роскошную барскую жизнь встретите. Поедем. Увидите.
"Что, - думаю, - за черт. Поехать, что ли, поглядеть, как это он сохранился сквозь пролетарскую революцию? Или он брешет".
Тем более вижу - седоватый мужчина смеется. Все хохочет: "хе-е" и "хе-е". Только я хотел сделать ему замечание за неуместный смех, а который усатый, который раньше нарезал яблоко, отложил перочинный нож на столик, дожрал остатки и говорит мне довольно громко:
- Да вы с ним перестаньте разговор поддерживать. Это психические. Не видите, что ли ?
Тут я поглядел на всю честную компанию и вижу - батюшки мои! Да ведь это действительно ненормальные едут со сторожем. И который длинноволосый - ненормальный. И который все время хохочет. И безрукий тоже. На нем просто смирительная рубашка надета - руки скручены. И сразу не разобрать, что он с руками. Одним словом, едут ненормальные. А этот усатый - ихний сторож. Он их перевозит. Гляжу я на них с беспокойством и нервничаю - еще, думаю, черт их побери, задушат, раз они психические и не отвечают за свои поступки.
Только вдруг вижу - один ненормальный, с черной бородой, мой сосед, поглядел своим хитрым глазом на перочинный ножик и вдруг осторожно берет его в руку. Тут у меня сердце екнуло и мороз по коже прошел. В одну секунду я вскочил, навалился на бородатого и начал у него ножик отбирать. А он отчаянное сопротивление мне оказывает. И прямо меня норовит укусить своими бешеными зубами. Только вдруг усатый сторож меня назад оттягивает.
- Чего вы, - говорит, - на них навалились, как вам, право, не совестно. Это ихний ножик. Это не психический пассажир. Вот эти трое - да, мои психические. А этот пассажир просто едет, как и не вы. Мы у них ножик одалживали - попросили. Это ихний ножик. Как вам не совестно!
Которого я подмял, говорит:
- Я же им ножик давай, они же на меня и накидываются. Душат за горло. Благодарю - спасибо. Какие странные поступки с ихней стороны. Да, может, это тоже психический. Тогда, если вы сторож, вы за ним получше глядите. Эвон, накидывается - душит за горло.
Сторож говорит:
- А может, и он тоже психический. Пес его разберет. Только он не с моей партии. Чего я за ним буду зря глядеть. Нечего мне указывать. Я своих знаю.
Я говорю задушенному:
- Я извиняюсь, я думал - вы тоже ненормальный.
- Вы, - говорит, - думали. Думают индейские петухи... Чуть, сволочь, не задушили за горло. Разве не видите, что ли, ихний безумный взгляд и мой - натуральный.
- Нет, - говорю, - не вижу. Напротив, говорю, у вас тоже в глазах какая-то муть, а борода тычком растет, как у ненормального.
Один психический - этот самый помещик - говорит:
- А вы дерните его за бороду - вот он и перестанет ненормальности говорить.
Бородатый хотел закричать, но тут мы приехали на станцию Игрень, и наши психические со своим проводником вышли. И вышли они довольно в строгом порядке. Только что безрукого пришлось слегка подталкивать. А после кондуктор нам сказал, что на этой станции Игрень как раз имеется дом для душевнобольных, куда иной раз возят таких психических. И как же их еще возить? Не в собачьей теплушке же. Обижаться нечего. Да я, собственно, и не обижаюсь. А вот которого я подмял, тот действительно обиделся. Он долго глядел на меня хмуро и с испугом следил за каждым моим движением. А после, не ожидая от меня ничего хорошего, перешел с вещами в другое отделение.
Пожалуйста. Ничего не имею против. А когда он ушел и я остался один, мне стало весело и смешно от всего того, что со мной произошло. И этот маленький случай показался мне удивительно забавным происшествием, основанным на не совсем удачной перевозке психических. И я, посмеявшись, хорошо заснул. И утром встал в хорошем настроении. Так что иной раз и неудача оборачивается удачей. Теперь, дорогие друзья, зачитайте последний рассказ, который содержит в себе все удивительное и все сразу - деньги, любовь, коварство, неудачу и большое событие, - причем все эти предметы взяты в своем удивительном преломлении. - И это не так-то часто бывает. Вот этот рассказ.
Еще в первые годы революции произошел у нас в доме такой необыкновенный случай. Дом громадный. Пять этажей. Но, несмотря на это, од весь шел на керосиновом освещении. Такой, можно сказать, подарок от царского режима остался революции. Другие рядом дома шли на полной электрической нагрузке, а наш был вот какой. И это всех раздражало. И вот тогда жильцы начали хлопотать, чтоб им что-нибудь было по части света. Чтоб наконец у них кончилось это неудачное житье в полном мраке и темноте.
И им сказали - это можно. И при этом наибольше всех хлопотала наша квартирная хозяйка, или, как теперь говорят, ответственная съемщица, Елисавета Игнатьевна Хлопушкина. И даром что эта дама только что соскочила со старого режима и была в свое время замужем за одним убитым штабс-капитаном, тем не менее она проявила себя как общественница и любительница электрического освещения, предпочитая на нем греть воду, чем на примусе.
В общем, она зарекомендовала себя с лучшей стороны, и за это ей честь и хвала. И вот, стало быть, благодаря ее хлопотам вскоре в доме вспыхнул свет, и все воспрянули духом. Но вскоре наша хозяйка Хлопушкина, пожив дня три со светом, становится неестественно мрачной и неразговорчивой. Мы ее спрашиваем, что такое. Она говорит:
- Видите, я недовольна освещением. Свет глаза режет и вызывает слепоту. А главное, говорит, он у меня в комнате осветил такое барахло, что я прямо смущаюсь к себе заходить. Муж мой, бывший штабс-капитан, скончался на войне десять лет назад, да еще до этого факта лет пятнадцать - двадцать я ремонта у себя не делала. И мне этого было не нужно, поскольку комнатка у меня полутемная и ничего такого не видать. А теперь взгляните, что там есть при полном свете. Но мы туда не стали заходить, поскольку приблизительно нарисовали себе картину, что там могло быть. Тем более один из нас меланхолично говорит:
- Бывало, действительно, выйдешь утром на работу, вечером явишься, чай попьешь - и спать. И ничего такого лишнего при керосине у себя не видал. А теперича я зайду к себе, освещу, и мне тоже, как ей, неинтересно становится.
Вот мы и зашли к нему. Зажгли свет. Видим, действительно, нечто невероятное. Тут туфля, тут штаны рваные валяются. Тут обойки оторваны и клочком торчат. Видим - клоп рысью бежит, от света спасается. На столе лежит тряпка, неизвестно какая. Пол жуткий. Тут плевок, тут окурок, тут блоха резвится. Стоит канапе. И мы сколько раз на этом его канапе сидели, думали - ничего. А теперь видим - это совершенно страшное канапе. Все торчит, все висит, все изнутри лезет.
Тогда мы, все жильцы, собрались в коридоре и сказали: "Кажется, пришло время ремонт производить". И после жарких споров и дискуссий мы собрали деньги и решили подчиститься, чтоб у нас не было расхождения со светом. И вот вскоре мы произвели ремонт. Подчистили. Подправили. И тогда квартирка стала прямо ничего себе. Чистенько, красиво, весело, и клопов уж очень мало. Они только у двоих жильцов и остались. А что касается блох, то на них почему-то электричество не действует и они продолжают свою кипучую деятельность.
А что касается общего настроения, то все как переродились. После работы приходят, моются, убирают комнаты, чистятся и так далее. И даже больше - многие стали более вежливо себя держать. А один даже начал учиться французскому языку. И, наверно, у него что-нибудь получится. А некоторые, поскольку стало светло, пристрастились к чтению и к игре в шашки. И вообще при свете началась другая жизнь, полная интересов и внимания друг к другу. Вот что произошло после включения в общую сеть.
И даже ответственная съемщица, Елисавета Игнатьевна Хлопушкина, неожиданно, представьте себе, вышла замуж за техника Анатолия Скоробогатова, который в нее влюбился. И она его безумно полюбила. И многие приписали этот роман действию электрического света, поскольку при свете Хлопушкина оказалась еще ничего себе, несмотря на ее пятьдесят два года. А другие приписали это тому, что свет окончательно выяснил размеры ее комнаты, благодаря чему Скоробогатов рискнул жениться в ожидании чего-нибудь лучшего. И тем самым он возможно, что проявил со своей стороны возмутительное коварство.
Но, так или иначе, она сейчас замужем и очень счастлива. И просила всем кланяться и благодарить за изобретение электричества и вообще за электрификацию. В общем, все громадные перемены в квартире и даже, пожалуй, отчасти этот брак были удивительными событиями, которые мы и записываем золотыми чернилами, только они немного расплываются, поскольку бумага не так еще хороша. Но, как говорится, терпение и труд все перетрут.
И на этом рассказе мы заканчиваем наши развлекательные новеллы. И вместе с этим заканчиваем наше приложение к пятому отделу. Итак, друзья, Голубая книга в основном окончена. Прочтите тут еще небольшое послесловьице ко всему нашему труду. Это послесловие, как в конторской книге, подведет итог всему, о чем мы с вами беседовали в пяти частях нашего сочинения.
Итак, Голубая книга окончена. И вместе с тем заканчивается наша музыкальная симфония. Громко гремит медь. И бьют барабаны. И контрабас гудит веселое приветствие. И мы очень рады и довольны, что на этот раз заканчиваем наше сочинение с чувством сердечной радости, с большой надеждой и с пожеланием всего хорошего. И основную тему нашей радости можно определить в нескольких словах. И, чтобы критики не сбились в этом сложном деле, мы им по дружбе хотим слегка подсказать. Нас трогает стремление к чистоте, к справедливости и к общему благу. Нас приятно удивляет, что люди, которые все равно умрут, стремятся к этому. И нас радует здравый смысл, к чему рано или поздно приходят люди, отсеяв весь сор и шелуху.
И вот пример из жизни литераторов. В золотом фонде мировой литературы не бывает плохих вещей. Стало быть, при всем арапстве, которое иной раз бывает то там, то тут, - есть абсолютная справедливость. И эта идея в свое время торжествует. И, значит, ничего не страшно и ничего не безнадежно. Вот почему медные трубы нашего сочинения звучат на этот раз непривычно громко. Но нашего смеха тем не менее эти трубы почти не заглушают. Французский писатель Вольтер своим смехом погасил в свое время костры, на которых сжигали людей. А мы по мере своих слабых и ничтожных сил берем более скромную задачу. И своим смехом хотим зажечь хотя бы небольшой, вроде лучины, фонарь, при свете которого некоторым людям стало бы заметно, что для них хорошо, что плохо, а что посредственно.
И если это так и будет, то в общем спектакле жизни мы сосчитаем нашу скромную роль лаборанта и осветителя исполненной. Теперь почти все сказано, и нам осталось любезно попрощаться с читателем, чтобы вполне закончить наше сочинение. Ах да, долг вежливости требует попрощаться с буржуазным философом, с которым мы в свое время в детстве воспитывались. И поэтому вы, надеюсь, поймете наши чувства я не посетуете на небольшую задержку в окончании.
Философ был принят нами вместе с двумя какими-то министрами без портфеля, заехавшими просто так представиться и узнать, как и чего бывает. Беседа протекала за чашкой чая. И министры остались до того довольны любезной беседой, что от восхищения еле могли дойти до своих автомобилей. И в книге почетных посетителей они елейным тоном написали, что ничего подобного они не испытывали в своей жизни. И что это превзошло все их ожидания. И что они были бы рады, если б это продолжалось всю жизнь. Беседа продолжалась два часа, из которых полтора часа ушло на обмен этих любезностей. Но в передней гости задержались.
- Последнее время, - сказал философ, - я что-то опять стал увлекаться социализмом. Вы знаете, это действительно может получиться неплохо. Не знаю, как у вас, но на другие страны я очень надеюсь. Они возьмут от нас несколько светлых идей. Плюс ваши идейки. И может получиться очень, очень мило.
- Что же от вас они возьмут ? Простите.
- Ну, там пустяки. Об чем говорить. Ну, там собственность, что ли. Капитал. Ну, небольшой. А? Пожалуйста. Все равно вам без этого не обойтись... Все равно вы незаметно приплывете к нашим берегам. Так что не будем о деньгах спорить. А кроме того... Ну, домик там... Клочок собственной землишки. Дачка.
- Если вы для себя, а не для эксплуатации, то можете и дачку иметь.
- То есть что значит для себя ? Нет, господа, всетаки это все, простите, вздор. Наше дело более гармонично. Богатство, капитал дает человеку по крайней мере уверенность. Он дает независимость. А тут где независимость я буду искать ? Тут вы меня суете в лапы к людям. У них искать независимость ? Да, может, мне попадется какое-нибудь свирепое начальство, так ведь оно меня в бараний рог согнет, если что-нибудь не по нем. И я пикнуть не посмею. Без денег я буду более беззащитен, чем где-либо.
- Сударь, вы говорите о буржуазном строе? У нас есть общественность, пресса, новый уклад жизни, которые не позволят вас сгибать, если вы правы. А потом - ваш строй весьма ведь немногим дает независимость. Единицам.
- Ну и что же... Ну хорошо, он дает немногим, богатым, удачникам. Остальные стремятся к этому, надеются. Это - борьба.
- Но их надежды почти всегда разбиты. А мы хотим жизнь сделать такой, чтобы надежды оправдывались. У нас сейчас, сэр, революция, но тем не менее у нас человек, желающий работать, уверен, что он работу найдет. Вот вам надежды, которые уже оправдываются. И это дает огромную уверенность, чего нет у вас.
- Ну, предположим, - сказал философ. - Но вот, скажем, мне пятьдесят три года. А в эти годы, господа, я должен быть богат. Ну, не богат, ну, иметь что-то. Иначе я, как бы сказать, не участвую в жизни. То есть участвую, но меня уже обходят. Меня уже принимают с поправкой на мое состояние. А у меня, господа, отнюдь не меньше желаний. Господа министры, поддержите.
Министры говорят:
- Да уж ясно уж. Что ж уж об этом говорить. Что-что, а уж желаний-то сколько угодно-с!
Я говорю:
- Видите, сэр, с возрастом человек повышает свою квалификацию, он становится умней, острей в своем деле или в искусстве, и он, конечно, должен получать больше комфорта и лучшие условия. Это не вопрос. А если он настолько стареет, что теряет квалификацию, то государство берет, его на свое иждивение. И каждый имеет разное. Сейчас это, может быть, мало и не всегда достаточно. Но мы хотим сделать жизнь такой, чтобы и старость была здоровая и веселая. И мы об этом думаем. И это разрабатываем. И мы хотим, чтоб стариков принимали с поправкой на их внутренние качества, а не с поправкой на богатство, которое может быть краденым.
В таком случае я предпочел бы стареть в Европе, - холодно сказал философ, видимо оценивая свои душевные качества. - Как вы, господа министры ?
- Да уж ясно уж. Что об этом толковать. Желанийто еще ого-го...
- Вообще, - сказал философ, - я за социализм, но только не при мне. После меня хоть потоп. А я человек старой культуры, и позвольте мне уж, господа, прожить в моем старом культурном Риме.
- Пожалуйста, - говорю, - живите.
Тут мы все встали, и началось среди нас любезное прощание, протекавшее почти в дружеской атмосфере. Философ, прощаясь, сказал:
- Потом вот еще что. Во всем мире любовь продается. А у вас нет. Это противно человеческой природе.
Министры неестественно засмеялись.
- Это меня тоже как-то расхолаживает к вашей идее, - сказал философ, - у вас надо на это тратить время и деньги. А у нас только деньги. Вы, господа, непременно провентилируйте этот вопрос. Человечество от этого может захворать. И это на браки крайне влияет. Прямо я на вас удивляюсь, какие вы недальновидные.
- Сэр, - сказал я, - у нас иной подход к любви. Мы не считаем унизительным тратить на это время. У нас теперь другой мир и другие чувства, сэр...
- Бросьте, мой друг. Вы неисправимый идеалист. Какой другой мир ? Какие другие чувства ? Люди есть люди. А впрочем, что нам толковать - и тут башмак стопчется по ноге. Пройдет немного лет, и вы в этом смысле вернетесь к нашим идеалам.
- Те люди, которые в этом смысле вернутся к вашим идеалам, - сказали мы смеясь, - те будут к вам ездить.
- Если с валютой, - сказал философ, - то отчего бы и нет. Очень рады. Только имейте в виду - этих людей будет слишком много. И я боюсь, что у вас никого не останется. Но не будем наперед загадывать. Если, повторяю, они будут с валютой, то это нас устраивает.
Министры многозначительно переглянулись. И мы, попрощавшись, разошлись. И я пошел прощаться с читателем.
И вот осталось нам попрощаться с читателем, и на этом книга закроется. Дорогие наборщики, потрудитесь еще немного - поднаберите тут еще несколько строк, чтоб мы могли любезно попрощаться с нашим дорогим читателем. Итак, дорогие друзья, привет! Наилучшие пожелания! Кланяйтесь вашей мамаше. Пишите. А в ответ на ваше любезное письмецо сообщаем, что живем мы ничего себе, много работаем, здоровье стало лучше, и оно укрепляется. Тут было в прошлом году мы прихворнули, но ничего, как говорится - бог миловал.
А что касается нашей дальнейшей литературной работы, то мы задумали написать еще две забавные книжонки. Одна на этот раз - из области нашей личной жизни в свете медицины и философии. Другая историческая - сатира на глупость, с эпиграфом из Кромвеля. "Меня теперь тревожат не мошенники, а тревожат дураки". Но, конечно, мы еще не знаем, когда возьмемся за эти наши новые сочинения. На "Возвращенную молодость" у нас ушло три года. И эту сочиняли два года без перерыва. Так что надо теперь отдохнуть и поразвлечься.
Вообще, если что-нибудь интересное мелькнет в нашей жизни, тогда мы сделаем перерыв в работе, а если нет - тогда мы вскоре приступим к первому сочинению, еще более забавному, чем это. А эту Голубую книгу мы заканчиваем у себя на квартире, в Ленинграде, 3 июня 1935 года. Сидим за письменным столом и пишем эти строчки. Окно открыто. Солнце. Внизу - бульвар. Играет духовой оркестр. Напротив серый дом. И там, видим, на балкон выходит женщина в лиловом платье. И она смеется, глядя на наше варварское занятие, в сущности не свойственное мужчине и человеку. И мы смущены. И бросаем это дело. Привет, друзья. 1934-1935.